Шрифт:
Закладка:
Периодизацию по Новгородской губернии можно представить следующим образом. Характеристика первого периода (февраль – апрель 1919 г.) была дана выше. На этом этапе УКД не играли серьезной роли, существовали только «на бумаге», в уездах проходил «бумажный розыск» без реальной борьбы. В конце апреля 1919 г. ходатайство председателя ГКД и коменданта Новгорода Бендера об освобождении его от одного из постов было удовлетворено, и за месяц после его ухода из ГКД там сменились три (!) председателя, что обернулось для и так недостаточно выстроенной структуры настоящим хаосом. Из официального отчета о деятельности Новгородской ГКД от 15 октября 1919 г. следует, что работа в этот период практически не велась, «даже местные бумаги не исполнялись… телеграммы из Цекомдезертир принимались и клались в папку»[309]. Этот месяц «безвременья» совпал с потоком красноармейцев-крестьян на полевые работы, бегством с фронта в период майского наступления белых на Петроград и Псков. Кроме всего прочего, это спровоцировало ряд дезертирских восстаний. 2 июня 1919 г. Бендер вернулся на «запущенную» должность главы ГКД.
Следующий период продолжался до слияния комдезертир с военкоматами в июне 1920 г. Он включил в себя болезненный процесс постановки практической работы УКД в относительно автономных условиях, этап создания аналогичных псковским оперативных «четверок» и оперштабов. Например, в Старорусском уезде был организован оперативный штаб по борьбе с дезертирством, который в короткий срок передал в УКД десять тыс. дезертиров[310]. Тем не менее в целом в губернии этот опыт был скорее неудачным. В Боровичском уезде «тройки», «забыв совершенно о дезертирах», мгновенно переключились на реквизицию хлебных излишков и повальные обыски. Нередкими были случаи самоуправных расстрелов дезертиров, в том числе несмотря на протесты местных комдезертир. Приезд и активная деятельность в губернии члена Петроградской ОКД Федоровского позволили поднять на приемлемый уровень дело помощи семьям красноармейцев. Местным органам социального обеспечения он ясно внушил мысль о равной с работниками комдезертир ответственности за упущения в деле борьбы с дезертирством[311]. Некое чувство безнадежности слышится в сообщении из данного уезда, где «как ни боролись… с дезертирами, они все-таки умудряются после отправки в комиссии по борьбе с дезертирством снова возвращаться к себе домой и прятаться в подпольях изб»[312].
Непростая ситуация сложилась в Старорусском уезде не только в силу зажиточности местного населения, но в первую очередь из-за его географического положения. Он располагался на границе с Петроградской и Псковской губерниями, на перекрестке путей, и был местом, где можно было укрыться после бегства с фронта, отдохнуть по пути на родину, на восток или на юг. Только за 18 июня – 4 июля 1920 г. в уезде были задержаны 281 и сдались 4520 дезертиров – в разы больше, чем в остальных уездах губернии вместе взятых![313] После наплыва в уезд беглецов с фронта под Лугой в октябре 1919 г. председатель ГКД Бендер характеризовал их так: это не дезертиры, а безропотные несчастные существа, каждый из них «не имеет определенной цели куда идти и он согласен проследовать куда угодно, только его накорми»[314].
Председатель ГКД Бендер сравнивал становление работы комдезертир с взрослением человека. Он признал, что поначалу они, как дети, беспрерывно «спотыкались и падали». Но это был естественный процесс, и сейчас, в крайне тяжелых условиях, «подобно электрическому току от края до края раскинулась молодая паутина наших комиссий»[315]. 1920 г. характеризовался уже более планомерной и стабильной деятельностью. Завершающий этап работы Новгородской ГКД (сер. 1920 – сер. 1921 г.) с точки зрения уровня дезертирства в губернии был отмечен снижением остроты проблемы, а с точки зрения организационной стороны работы комдезертир – растянувшимся тяжелым и противоречивым процессом подчинения комиссий военкоматам.
Как отмечал С. П. Оликов, переход к решительным действиям, устроение системы работы комдезертир, установление порядка и формы отчетности, документооборота начались с конца апреля 1919 г.[316] Это утверждение можно отнести и к исследуемым комдезертир, где с этого же периода на дезертиров стали заполнять один из главных документов по рассматриваемому вопросу – специальную анкету дезертира (см. Приложение 3), хотя распоряжение о введении «регистрационного анкетного листа» и его образец были доведены до сведения местных комиссий еще в феврале 1919 г.[317]
Анкеты дезертиров являются практически не задействованным ранее источником. В фонде 5275 ЦГА СПб отложились анкеты Петроградской ГКД за 1919–1921 гг. В первые месяцы внедрения данной практики ощущалась нехватка бланков для анкет. На местах составлялось множество самодельных анкет, отпечатанных на машинке или же начерченных и написанных от руки, в том числе с некоторыми расхождениями с образцом. Уже с 1920 г. анкетные бланки, в том числе и заполненные, использовались работниками Петроградской ГКД в качестве бумаги для внутренней переписки и черновиков. Это показывает весьма варварское ведение учета и документооборота, что одновременно вытекало из реалий жизни. Дефицит бумаги ставил канцелярских работников перед выбором: заботиться о судьбе «пыльных архивов» или использовать для борьбы все имеющиеся ресурсы, тем более – подобную «макулатуру».
ГКД неоднократно обращали внимание уездов на необходимость серьезного отношения к заполнению анкет на дезертиров, присылаемых из УКД, так как «…Губкомдезертир есть Трибунал, коему для разбора дел необходим подробный следственный материал», которым и служила анкета[318]. Несоблюдение данной установки приводило к тому, что «анкеты, несмотря на обильный ряд вопросов, заполняются так, что нет возможности вынести определенного обвинения»[319]. Основной принцип анкеты: «Все полезное должно быть зафиксировано». В этой связи работникам УКД было рекомендовано записывать все важные, раскрывающие суть преступления и способствующие назначению адекватного вине наказания факты и личные соображения в непосредственном контакте с дезертиром. Сотрудники комдезертир прямо на опросном листе добавляли собственные вопросы, например «34) Кто исправил цифру числа в удостоверении и для чего» (о подделке документов)[320]. Иногда опрашивающий излагал на обороте свои впечатления от допроса: «вообще Хворостухин „тип“ очень сомнительный» или «при опросе давал сбивчивые показания». Работник Петроградской ГКД Павлов, проводя допрос дезертира Богданова, опознал в нем своего знакомого, пометив: «Означенное лицо мне хорошо известно… он… спекулянт, в бытность мою Комиссаром в Струги-Красные [в] 1918 г. Богданов был арестован…»[321] Некоторые арестованные наотрез отказывались отвечать на вопросы анкеты, что также фиксировалось на бланке.
Количество вопросов анкеты колебалось от 30 до 33, они группировались по тематическим блокам.
