Столетней войны. Пользуясь болезнью мужа, королева-регентша Изабелла через голову дофина передала престол своему внуку-младенцу — сыну английского короля Генриха V и её дочери Екатерины. Но «именно после этого прецедента право неотчуждаемости французской короны окончательно утвердилось, так что впоследствии попыток обойти права законного наследника больше не было»[122]. Так же чётко во французском законодательстве был прописан институт регентства: в случае малолетства короля от его имени правили либо королева-мать, либо старший принц крови; издаваемые от их имени акты имели ту же силу, что и подписанные королём.

Во Франции профессия юриста уже с XII столетия была уважаемой и востребованной, а к XV в. судейские (офисье) стали весьма влиятельной социальной группой. Капетинги активно использовали её для борьбы с претензиями феодальной знати — юристы, опираясь на положения римского права, обосновывали суверенитет королевской власти. Но, с другой стороны, правовая легитимация последней со временем начинает её же и ограничивать, монархи сами неожиданно стали попадать в юридические ловушки, расставленные для других. Так, Парижский парламент (верховный суд Франции) был обязан регистрировать все королевские указы и в случае несоответствия нового закона старым сообщать об этом королю, предлагая свои возражения или замечания (право ремонстрации). Впервые этим правом Парламент воспользовался в 1338 г. Но с XV в. практика регистрации королевских актов, по словам российского специалиста по истории Парламента С. К. Цатуровой, приобретает со стороны судейских «характер оппозиции»: конец столетия отмечен «постоянными конфликтами Людовика XI с верховными ведомствами [кроме Парламента, это ещё и Счётная и Налоговая палаты], отражёнными в его обширной переписке. Лейтмотивом этих писем на протяжении долгого правления Людовика XI оставались приказы, просьбы и увещевания короля к верховным ведомствам утвердить и зарегистрировать его указы»[123].

При Карле XVII Парламент отказался одобрить намерение короля собрать в свою пользу десятину с французского духовенства, и королю пришлось отступить. Во время нахождения Франциска I в испанском плену в 1526 г. Парламент вёл себя как орган, исполняющий его обязанности, и даже вступил в конфликт с королевой-матерью. Король, вернувшись домой, немедленно отменил все парламентские постановления, подрывавшие полномочия регентши. Судейские подчинились, но сделали недвусмысленное заявление: «Мы хорошо знаем, что Вы выше законов и что никакая внешняя сила не может принудить Вас соблюдать законы и ордонансы, но мы полагаем, что Вы не должны желать всего, что в Вашей власти, но лишь того, что сообразно с разумом, благом и справедливостью, а это и есть юстиция». Французские мыслители XIV–XVI вв. считали Парламент «уздой от тирании» и уподобляли его древнеримскому Сенату.

Таким образом, юристы, по сути, стали претендовать на роль особой судебной власти Франции, контролирующей законодательную деятельность короны. Положение парламентских судей было довольно устойчивым, их невозможно было лишить должностей иначе как за какое-то тяжёлое преступление, по приговору их же коллег. Уже с конца XV в. судейские должности могли фактически покупаться и передаваться по наследству, что создавало определённую автономию офисье от королевской власти. Кроме Парижского, в каждой провинции существовал свой парламент, который также имел право ремонстрации на местном уровне. Разумеется, когда монархам было очень нужно, они продавливали свои указы, ломая сопротивление судейских, но в общем Валуа стремились скорее к компромиссу, чем к конфликту с этой важной корпорацией, без которой управление королевством было немыслимым. «…Французское королевство… своим спокойствием… обязано бесчисленным законам, охраняющим безопасность всего народа от посягательств со стороны королей», — писал в начале XVI в. Никколо Макиавелли. Излишне, наверное, напоминать, что юристов как таковых в России не было до середины XIX столетия.

Во Франции с XIV в., пусть и нерегулярно, созывалось сословно-представительное собрание — Генеральные штаты, которые вотировали налоги и с которыми монархи обсуждали важнейшие вопросы жизни страны. Реальная политическая их роль была невелика (хотя они и пытались её играть в периоды кризисов 1356 и 1413 гг.), но это был выборный орган (причём депутаты получали наказы от избирателей), участие в котором приучало дворян, духовенство и горожан к участию в общественной жизни и к смелым политическим теориям. Например, на заседании Генеральных штатов в 1484 г. один из депутатов от дворянства мог произнести такую речь: «Короли изначально избирались суверенным народом… Каждый народ избирал короля для своей пользы, и короли, таким образом, существуют не для того, чтобы извлекать доходы из народа и обогащаться за его счёт, а для того, чтобы, забыв о собственных интересах, обогащать народ и вести его от хорошего к лучшему. Если же они поступают иначе, то, значит, они тираны и дурные пастыри… Как могут льстецы относить суверенитет государю, если государь существует лишь благодаря народу?» Речь эта, по свидетельству современника, «была выслушана всем собранием очень благосклонно и с большим вниманием». И хотя как раз с конца XV в. значение Генеральных штатов резко падает, в двух третях провинций (в том числе в таких крупных, как Бретань, Бургундия, Дофине, Лангедок, Нормандия, Прованс и т. д.) не прекращали регулярно собираться местные штаты — и значение их было весьма велико. Взносы в королевскую казну в «штатских» землях «определялись не одной лишь монаршей волей, а компромиссом между запросами короля и тем, что соглашались вотировать провинциальные собрания, которые потом сами и организовывали сбор налога»[124]. В результате «штатские» земли платили талью приблизительно в 10 раз меньше, чем области, где штатов не было[125]. Впрочем, в последних тоже функционировали штаты, но более локального, окружного уровня, причём «нередко они отвергали новые налоги и добивались снижения старых»[126]. Налоги обсуждались и с отдельными муниципалитетами, в руках которых находилось городское самоуправление (жители Руана даже называли свой город «республикой»[127]). Во Франции существовало более 300 кодексов региональных и локальных кодексов обычного права, которые вполне признавались королевской властью.

Французские монархи вынуждены были считаться и со знатью, хотя, конечно, её значение неумолимо падало. Макиавелли писал, что у французской аристократии «есть свои привилегии, на которые королю посягать небезопасно». Ещё при Людовике XI она могла оказывать ему вполне успешное вооружённое сопротивление и диктовать королю условия мира (упомянутое выше восстание Лиги общественного блага в 1465 г.). Принцы крови, герцоги и пэры (прямые вассалы короны) имели неоспоримое право заседать в Королевском совете, высшем органе управления государством, и нередко составляли там оппозицию тем или иным монаршим инициативам. Король не мог требовать от дворянина чего-либо ущемляющего его честь и совесть. В статутах рыцарского ордена св. Михаила, основанного Людовиком XI в 1469 г., говорилось, что в случае войны короля с «естественными сеньорами» рыцарей последние могут воевать на стороне первых. Если король нарушал права рыцаря, тот имел право выйти из ордена и даже мог требовать суда и наказания короля. Военная служба в связи с