— Кому могло прийти в голову…

— Прошу больше ни о чем меня не спрашивать.

— Извините, — с упрямым видом вмешался Шутрингер. — Меня несомненно обокрал тот, кто обокрал и этого господина. Следовательно, я вправе знать…

— Стюард, подавайте! Фрекен Шторм не выходила?

— Не видел.

— Не звонила?

— Нет, капитан.

— Не спрячете ли эти деньги в свой сейф до конца рейса? — попросил Белл Эвйен, которого сильно затрудняла толстая пачка.

Немец в очках заворчал:

— Мне следовало сделать то же сразу по прибытии на пароход… Веселенькая история получится в Киркинесе, если…

Дальше Петерсен слушать не стал. Он не вернулся к себе в каюту, открыл несгораемый ящик, и тут два раза прогудел гудок. Капитан схватил кожанку, на ходу бросив стюарду:

— Завтрак мне подадите позже.

Это был Свольвер, куда в феврале на ловлю трески стягиваются со всей Норвегии тысячи три-четыре рыбачьих баркасов, построенных из ели.

Лес мачт. Острый запах смолы. Городок, насчитывающий обычно не больше двух тысяч жителей, забит санями, кишит людьми в мехах и зюйдвестках. Повсюду осыпающиеся кучи уже засоленной трески, которую перекидывают лопатами.

В центре порта — черный сейнер, окруженный тучей неугомонных баркасов. Прямо с них на него перегружают рыбу, которая в тот же вечер, без выгрузки на сушу, пойдет в Олесунн.

Петерсен пожимал руки, выслушивая новости и цифры, а инспектор, стараясь держаться как можно незаметней, дежурил у трапа.

Накануне погибло три баркаса — унесло в Мальштрем[6]. Зато меньше чем за месяц выловлено сорок пять миллионов штук трески.

Капитан слушал вполуха. Взгляд его скользил по знакомому пейзажу и знакомым лицам: деревянные домики, выкрашенные в блеклые по преимуществу тона; крутые заснеженные улицы; мальчишки, ловко проскальзывающие на лыжах между санями, ящиками, бочонками.

У того же причала, где пришвартовалась «Полярная лилия», стояло несколько пароходиков тонн по пятьдесят — сто водоизмещением; на каждом была аспидная доска с названием поселка Лофотенов, который обслуживается судном. Со всех пароходиков Петерсена окликали, и он силился сохранить на губах улыбку.

Он видел Эвйена и немца, сидевших друг против друга в ресторане. На краю свайного причала стоял лапландец в пестром наряде и четырехугольной шапке и, казалось, восторженно созерцал царившее вокруг оживление, а вдали, за проливом, угадывались белые горы, с которых он сюда спустился.

Все было ярко, весело, всюду кипела жизнь, но без суетливости, с той нордической степенностью, которая неизменно восхищала Петерсена.

Стараясь вжиться в эту успокоительную атмосферу, он представлял себе, как еще потная после теплой постели, полуодетая Катя стоит в своей пропахшей духами каюте. И тут у него внезапно мелькнула одна мысль.

Вдоль «Полярной лилии» шел баркас, в котором два человека, по колено в треске, точными движениями отрубали рыбинам головы, вырывали печень, бросали в чан, рассекали тушки пополам, а хребты и внутренности выбрасывали за борт.

Петерсен взглядом следил за ними, но воспринимал их вряд ли четче, чем зрители — театральный задник; зато он мысленно видел перед собой каждую линию Катиной фигуры.

«У нее в каюте не было денег!»

Он перебрал в уме все движения Йеннингса. Припомнил тонкое белье, в особенности черные шелковые рубашки, поразившие его.

Но денег там не было! Бумажника — тоже!

Он восстановил в памяти детали первого обыска в туманном Ставангере. Нет ни намека на кредитки!

Инспектор стоял, привалясь спиной к трапу, по которому гуськом двигались грузчики.

Затем Петерсен увидел Крулля. Тот все еще не побрился, лицо его заросло рыжей щетиной. Капитану показалось, что угольщик наблюдает за ним, и он отвернулся.

— Первый колокол! — приказал он второму помощнику за десять минут до отхода.

— Скажите, капитан, правда ли то, что рассказывают? Вринс?..

— Ничего не знаю.

— А на вахту он выйдет?

— Не выйдет — ты заменишь.

Временами по небу как бы пролетало облако золотой пыли, освещало паруса, сверкающую корму, черепичную колоколенку и тут же сменялось серыми, отяжелевшими от снега тучами.

Лапландец, поколебавшись, поднялся на «Полярную лилию» и взял билет третьего класса до Хаммерфеста. Но в каюту пройти отказался и уселся на кабестан, где три часа спустя Петерсен увидел его в той же позе.

— Второй колокол!

Грузовые стрелы подобрали по-походному, люки пустеющих трюмов задраили.

Несмотря на густой запах рыбы, висевший над портом и городом, капитан все еще ощущал аромат Катиной каюты.

— Вринс на мостике?

Да, третий помощник стоял на вахте. Поднимешь голову — и вот он наверху, в углу мостика, застывший, немыслимо напряженный. Не человек — африканский идол!

Все, должно быть, кружилось у него перед глазами, звуки смешивались в сплошную какофонию; тем не менее по знаку лоцмана он подошел к трубе и трижды потянул ручку пронзительно взревевшего гудка.

За кормой кипела вода. Баркасы разбегались, как перепутанные овцы. Перед носом метались чайки.

— Будете завтракать, капитан?

Это блондин стюард в белой куртке. Как всегда робко улыбается.

— Попозже.

Петерсен никак не мог оторвать глаз от порта.

Судно прошло мимо фабрики — всего лет десять назад здесь перерабатывали китовое мясо, а теперь производят только рыбий жир.

Затем «Полярная лилия» круто легла на другой галс, и перед ней открылось бледно-зеленое море, окаймленное сверкавшими на солнце снежными горами.

Это был апофеоз, и насладиться им следовало безотлагательно: золотой свет уже слабел, и над водой как завеса раскидывалась пепельно-серая туча.

Через три минуты горы стали всего лишь бледными айсбергами.

Петерсен молча прошел мимо полицейского и, встретив в коридоре Эвйена, задержавшегося после завтрака, сделал вид, что ему нужно зайти к себе в каюту.

Как только путь оказался свободен, он снова вышел, постоял секунду у двери Кати Шторм, нервно щелкнул пальцами и, не постучавшись, открыл каюту.

После его утреннего визита там ничего не изменилось, все так же было жарко и пахло духами. Простыня свисала до полу, и окурок прожег в ней круглую коричневую дырочку.

Ни слова, ни жеста. Немка в пижаме, босая, непричесанная, сидела на койке спиной к переборке и глядела на незваного гостя глазами, которые словно помутнели от расплывшейся на ресницах туши.

Капитан закрыл дверь и, споткнувшись о чемодан, перешагнул через него.

— Я пришел задать вам один вопрос, — сказал он.

Она слушала с полным безразличием. Возбуждение, владевшее ею утром, улеглось. Былые нервозность и кокетство исчезли, в уголках губ пролегли горькие складки.

Петерсен старался говорить ласково. Более того, ему хотелось дать ей понять, что его появление здесь без инспектора полиции продиктовано совсем не враждебностью.

В нем происходило нечто противоположное тому, что он испытывал совсем недавно. Он все еще был