клятвопреступление считалось тяжким проступком, который мог повлечь за собой самые ужасные последствия (так было и у германцев языческой поры, и после принятия христианства, расценивавшего клятвопреступление как грех).

Неплохо было бы, если б и наш переводчик относился к местам в «Песни о нибелунгах», где речь идет о клятвах, более вдумчиво. После убийства Зигфрида Гернот, брат короля Гунтера, заверяет неутешного Зигмунда в своей невиновности. «Ведает Бог на небесах, что я невиновен в смерти Зигфрида» (строфа 1097). Так это понял и старый переводчик. Но Ю.Б. Корнеев дает свою интерпретацию: «Пусть Бог меня сразит, / Коль ведал я, что будет ваш смелый сын убит». Может показаться, что разница в выражениях несущественна. Но это не так. Призывать на свою голову кару Господню мог только вполне уверенный в собственной невинности человек, но Гернот не таков. Он был осведомлен о плане убийства Зигфрида, выработанном и осуществленном Хагеном (см. строфу 865; здесь в переводе Корнеева Гернот и его брат Ортвин превращены в прямых соучастников). Таким образом, столь сильное выражение, как приведенное выше, было невозможно в его устах; заявлять же, что он не повинен в смерти Зигфрида, т. е. не принимал непосредственного участия в его убийстве, Гернот мог, не слишком кривя душой.

Хорошо известно, сколь значительную роль играл в феодальном обществе церемониал. Обращение с гостем, прием, ему оказываемый, место, на которое его сажают, имели не меньшую знаковую функцию, чем другие стороны феодального этикета. Маркграф Бехларенский Рюдегер, выполняющий роль свата Этцеля, является в Вормс с предложением гуннского короля выдать за него вдовеющую Кримхильду. Посла принимают с большим почетом. Но все же король Гунтер в этой сцене ведет себя, в интерпретации Корнеева, несколько странно. Забыв о своем королевском достоинстве, он говорит, что «сгорает желанием» узнать новости в краю гуннов (в оригинале: «не воздержусь от вопроса», строфа 1190); мало этого, он заверяет Рюдегера: «Вас самолично принимать считаю я за честь» (в подлиннике: «вам будет оказана вся подобающая честь», строфа 1192).

Прошло 13 лет, и Кримхильда добилась от Этцеля согласия пригласить ее братьев в гости. Гуннский монарх посылает в Вормс своих шпильманов Вербеля и Свеммеля. Послы прибывают к Гунтеру. Слуги, сам Хаген учтиво встречают их и ведут к королю. И здесь происходит скандальная, на мой взгляд, сцена: «Со спутниками Вербель был к трону подведен. / Через толпу героев с трудом пробрался он…» (строфа 1438).

Представьте себе такую картину: в королевских палатах, где бургундский монарх ожидает послов гуннского владыки, посланцам последнего приходится «с трудом» протискиваться сквозь толпу придворных. Что это — рыночная площадь или тронный зал?! Если послов действительно заставляют тереться и теряться в толпе, то наносят оскорбление государю, их пославшему. Почему бы не сказать, как в подлиннике: «королевский зал был полон»[65]? Но обилие людей в королевском зале не предполагает толчеи и давки, всякий знал свое место.

Степенности недостает в новом переводе и другим знатным особам. Нередко они суетятся, спешат, в них ничего не осталось от феодальной церемонности. Например, епископ Пассау, узнав о приближении Кримхильды со свитой, направляющейся в державу Этцеля, «помчался» ей навстречу (строфа 1296). В оригинале: «поспешил». Мелочь, казалось бы. Но «мчаться» на коне не подобает епископскому сану. Маркграфиня Готелинда, жена Рюдегера, ведет себя столь же несолидно: «Со свитою помчалась она во весь опор» (строфа 1305). Такое немотивированное ускорение движения знатных всадников и всадниц производит наш переводчик и в следующих строфах: они «летят» и «спешат», забыв о приличиях, требуемых церемониалом. Непонятно, кстати, почему Рюдегер был «взволнован глубоко» теплой встречей, оказанной Кримхильде его женою (строфа 1305), — «ему это было по душе», говорится в подлиннике, поскольку тем самым был выполнен его приказ (см. строфы 1300–1301). Нечего и говорить, что подданные Этцеля, выехавшие навстречу его невесте, «мчатся» (строфы 1336 и след.), не заботясь о торжественности, приличествующей встрече коронованных особ.

Под стать поведению персонажей «Песни о нибелунгах» и их речи. Читатель должен быть предуведомлен, что значительная часть резкостей, встречающихся в тексте, принадлежит не автору, а переводчику. Например, после того как Хаген наносит смертельный удар Зигфриду (в описании самой этой сцены употреблены слова «измена», «жестокий Хаген»), появляются термины «предатель», «злодей», «изменник», «вероломный мститель» (строфы 983, 986, 1003). Хаген назван «коварным», когда он старается выведать у Кримхильды уязвимое место на теле Зигфрида (строфа 897). Но этих оценочных определений в песни нет, ибо эпический автор, как правило, воздерживается от прямого приговора. Обвинения Хагена в подлости и измене мы встретим лишь в речах Зигфрида (строфы 989 и 990). Гонец, извещающий Зигмунда о гибели его сына, не говорит, в отличие от нашего переводчика: «Зигфрид… сражен рукой злодея» (строфа 1018), но просто констатирует факт убийства. Нет «злодея» и в размышлениях Кримхильды, обдумывающей месть Хагену (строфа 1392). При столкновении ее с Хагеном при гуннском дворе Кримхильда не называет его «надменным» и обращается к нему: «господин Хаген» (строфа 1787). И даже в жуткой сцене убийства Хагеном сына Этцеля и Кримхильды Ортлиба автор называет Хагена не «жестоким» (строфа 1961), но, как обычно, «доблестным героем» (der hélt gúot). Наконец, когда Хаген вступает в бой с Хильдебрандом и поднимает на него меч, который достался ему в лесу, где им был заколот Зигфрид, то слово «предательски» перед «заколот» вставлено опять-таки переводчиком (строфа 2305). При этом Ю.Б. Корнеев, не считающийся с эстетическими принципами автора эпопеи, не учел еще одного обстоятельства: во второй части «Песни о нибелунгах» об умерщвлении Зигфрида вообще не говорится с тем же осуждением, как в первой.

Даже в весьма сомнительных или компрометирующих ситуациях персонажи сохраняют традиционные этикетки, типа «доблестный», «могучий» и т. п. Во время первой брачной ночи Брюнхильда, прогоняя Гунтера, тем не менее не забывает назвать его «благородным рыцарем» (строфа 635). Был ли автором вложен в эти слова иронический смысл, или же мы теперь находим ироническим сочетание повеления «Подите прочь!» с таким вежливым обращением, — трудно сказать. Точно так же, говоря провисевшему всю ночь на крюке супругу: «Не стыдно ль будет вам, / Коль вашим приближенным войти сюда я дам / И все они увидят, что вас связала я?» (строфа 640) — Брюнхильда именует его «господин Гунтер», и несмотря на трагикомичность ситуации, король назван здесь (и в следующей строфе) «могучим» и «благородным рыцарем». Вряд ли тут была сознательная ирония, — скорее всего перед нами хорошо известная этикетностъ средневековой литературы. С именами благородных и знатных господ раз навсегда спаяны устойчивые определения, и жалко, что в приведенных сейчас случаях они пропали