что в картинах художников итальянского Возрождения зашифрован секрет бессмертия. И я не смеюсь над ним – это еще одно приглашение изучать великих мастеров, в полотнах которых заключены не просто образы, а целая философия, сила человеческой мысли.

– Про бессмертие – это перебор!

– Кто знает? – загадочно улыбнулся Даниель Ардити.

– Но что же с «Черным квадратом»… Я ведь так и не узнала, почему Малевич изобразил именно черный квадрат?

Вдруг она остановилась посреди темной аллеи Люксембургского сада и обратила взгляд в звездное небо. Ей вспомнился Ван Гог с его «Звездной ночью». На картине небесные светила были изображены огромными, завихренными сферами…

– Получается, художники перешли от общеизвестных форм к впечатлениям, к зыбкости, непостижимости бытия, потом к кубизму и абстракциям, все больше теряя цвет и форму… И пришли в итоге к… «ничто»?

Она стояла, глядя перед собой, но ничего не видела. Осознание этого оглушило ее.

– Чер-ный квад-рат, – повторила Вера по слогам. – Ничто. Сначала было слово… сотворение мира… И мы вернулись к небытию.

– Да вы философ, Вера! – без усмешки тихо произнес Даниель. – Именно так. Вот вы и сами догадались. А точнее, знали это всегда. «Черный квадрат» – олицетворение всепоглощающей и холодной пустоты космоса. Вас обязывает происхождение знать и понимать такие вещи. Вы русская. Все русские – философы. Это самая думающая нация, после древних греков, разумеется.

– Вы смеетесь надо мной? – покосилась на него Вера.

– Вовсе нет. И это не только мое мнение. Достоевский, Толстой, Пушкин, Тургенев… Кто еще из народов может похвастаться таким внушительным списком действительно серьезных мыслителей, копающих до самых глубин человеческого естества?

Вера не нашлась, что ответить, поэтому опять подцепила кончиками пальцев полы тренча и сделала книксен. Даниель расплылся в улыбке, в которой читалось счастье встретить родственную душу. Он был рад встретить собеседницу, с которой так легко можно обсуждать искусство и литературу. Вера это знала и была горда собой. Спасибо бабушке, что таскала ее по музеям, даже когда хотелось просто побегать с мальчишками во дворе.

– Нечто похожее переживало римское искусство в эпоху заката Империи, – продолжил Даниель. Они обошли большой фонтан и попетляли вокруг клумб, подсвеченных лампами, врытыми в землю. – Портреты древнеримских художников, которые передавали детали внешности, даже недостатки и изъяны, превратились в схематичные большеглазые изображения. Глядя на некоторые фаюмские маски – это погребальные портреты, римский Египет, настоящая живопись со светотенью, динамикой и перспективой, – я вижу сходство с «Селестиной» Пикассо, например.

– Женщина с бельмом? – уточнила Вера, внимательно его слушая.

– Да. Интересно, что человечество почти не знало живописи Рима, пока не раскопали Помпеи и Геркуланум…

Они повернули в аллею, вышли в противоположные ворота, и их тотчас окатили шум машин и голоса гуляющих людей. В парке было тише, но вскоре уличный гул померк. Они шли, не разбирая дороги, куда-то вперед между домами, мимо лавок и кафе. Взобрались на мост Луи-Филиппа, постояли, полюбовавшись на Сену, на проплывающие туристические кораблики, на Эйфелеву башню, объятую огнями, на диск чертова колеса парка Тюильри, не уступающего башне по иллюминации, на мрачные квадратные башни Нотр-Дам, которые до сих пор не восстановили после пожара. Они говорили, говорили, обсуждая все на свете – книги, кино, музеи, художников, философию. Вера никогда не чувствовала себя так легко, восторженно, не понимая, что же ее восхищает больше – этот странный миллиардер в заношенном пальто или город мечты в огнях, по улицам которого ходили Пикассо, Дега, Хемингуэй. Праздник, который всегда с тобой!

– Идемте, я покажу вам место, где иногда подрабатываю. – Он взял ее за руку, как старую знакомую, будто делал это всегда, и потянул в сторону правого берега.

– Подрабатываете? – удивилась Вера.

Они спустились с моста, перешли дорогу и оказались на гудящей от людского потока набережной Отель де Вилль – улице, густо забитой самыми разными ресторанчиками. «У Жульена», «У Даниеля», «Луи Филипп», «Лё Трумило»… У Веры разбежались глаза от ярких вывесок, но она вдруг услышала оперное пение, доносящееся из открытых остекленных дверей светлого дерева. На ярко-красной полосе, отделяющей первый этаж от второго, сияла святящаяся вывеска: «Бель Канто».

– Но я в кроссовках! – пробормотала Вера. Даниель провел ее через порог, вскинул руку, приветствуя одного официанта, а следом другого.

– И я тоже, – бросил он с улыбкой. – Не беспокойся. Это не важно.

В зале было полно народу. Ярко-алые панели, зеркала, люстры, в нишах – старинные платья на деревянных манекенах. Маленькие столики с кипенно-белыми скатертями, стулья красного дерева, а в углу – черный рояль, за которым сидел официант и пел что-то из «Травиаты», аккомпанируя самому себе.

– В этом ресторане все официанты – студенты консерватории. Они не только подают еду, но и исполняют оперные арии, – объяснил Даниель ошарашенной Вере. Тотчас их встретила девушка с ярко-красными губами, с лилией в светлых волосах, одетая, как Кармен, и провела к столику недалеко от рояля.

– Я вовсе не голодна. – Вера была оглушена, но Даниель сделал отрицательный жест.

– Уверен, что наоборот. Мы прошли пол-Парижа, а здесь подают самое вкусное лингвини с треской в городе. Вы просто обязаны это отведать!

Ария из «Травиаты» завершилась, официант поднялся с банкетки, подхватил поднос с рояля и ушел. Внезапно у столика справа другой официант, закончив разливать по бокалам шампанское, запел а капелла что-то кельтское так красиво, что Вера затаила дыхание и смотрела на него во все глаза. Почему-то этот голос и исполнение, хоть и странное – где вы встретите поющего официанта? – успокоили ее, и она села удобнее, аккуратно облокотившись о край стола.

– Это Антонио Павези, он точно когда-нибудь станет в один ряд с Пласидо Доминго и Хосе Каррерасом, – прошептал Даниель, когда парень завершил исполнение и склонился в поклоне.

– Он потрясающий, – ответила Вера и стала расстегивать плащ. Даниель принял его и повесил на вешалку.

Публика в ресторане была пестрая. Здесь сидели и китайцы, и туристы из Испании, которые громче всех обсуждали только что исполненную композицию, – Вера все время слышала их «густо», «густо» и «энканто», что выражало крайний восторг, – слева слышалась русская речь. Все очень просто и незамысловато одеты. Вере в ее белой офисной рубашке и широких мамс джинсах вовсе не было неловко. Тем более Даниель сделал ей комплимент, сказав, что ей чудо как идет белый цвет. Вера покраснела, заложив прядку волос за ухо.

Они поужинали, выпили потрясающего вина, а лингвини и правда было восхитительным. Беседа то и дело прерывалась приятными ариями и игрой на рояле.

Внезапно Даниель поднялся, бросив на стол салфетку. Он так и не снял пальто, вероятно, стесняясь футболки с