Две закрывшиеся в Москве выставки-ярмарки современного искусства – Cosmoscow в Гостином дворе и Blazar в Музее Москвы – подтвердили подобную позицию в полной мере. Работы студентов, которые представляют всю палитру отечественных художественных вузов, дополняли творчество зрелых и известных уже мастеров, но и они не опровергали того мнения, что на сегодняшнем рынке искусств для всего найдется место – и для жизнеподобного реализма, и для творчества, проникающего за пределы предметного мира. Здесь используют самые разные инструменты – от холста и красок до программного обеспечения. Но в этом многообразии, как кажется, нет внятного конфликта. Зачем бороться друг с другом, когда у каждого художника, у каждого художественного направления есть своя публика, свои почитатели и свои покупатели? И уж точно не имеет смысла выяснять, кто главнее: эстетическая борьба ушла в прошлое, что имеет свои положительные и отрицательные стороны. Подобная картина современной художественной жизни вовсе не означает «конца истории» искусств.

Ведь если взглянуть на историю человечества, то развитие искусства всегда происходило в социальной и художественной борьбе. Даже конфликт между творческим видением Эсхила, Софокла и Еврипида в «златокудрой» греческой античности V столетия, века высшего расцвета Афин, был результатом не только эстетической, но и общественной дискуссии. Еврипид сумел разглядеть и выразить те глубинные противоречия афинской жизни, которые не могли разрешиться даже с появлением «бога из машины». Сценические изменения – появление второго и третьего протагониста, что казалось революцией в театральном деле, – были лишь следствиями попыток осмыслить меняющийся мир.

Смена художественных направлений, как правило, отражала слом исторических эпох, революционные изменения в социально-экономической и духовной жизни человечества. Можно по-разному масштабировать те или иные исторические события, вглядываясь в изменения, которые происходили в течение одного века, или рассматривая процессы перехода от одной эпохи к другой, как, например, движение от средневекового искусства к искусству Возрождения, но мы неизменно разглядим напряженную творческую дискуссию, которая вбирала в себя множество смыслов.

Новое художественное творчество рубежа XIX–XX столетий рождалось в острой полемике с академическим искусством и всеядным натурализмом. Именно в эту пору с особой остротой встает вопрос о том, что такое современное искусство, чему оно наследует и от чего отказывается. Революция в пластических искусствах, театре, нарождающемся кинематографе, литературе, музыке происходила одновременно со взрывом в науках. Новое искусство не было художественным хулиганством, желанием эпатировать благопристойную публику, как казалось некоторым даже очень умным современникам. Его творцы стремились к познанию меняющегося мира в неменьшей степени, чем их предшественники. Но так же, как современные им ученые, они обнаружили, что при устремлении к глубинному постижению реальности перестают действовать те закономерности, которые применимы при изучении предметного мира с помощью классической «ньютоновой» механики. То есть привычных художественных практик. Это время новых представлений о времени и пространстве. Достаточно вспомнить гипотезу Анри Пуанкаре об односвязном компактном трехмерном многообразии, сформулированную великим французским математиком в 1904 году и через столетие доказанную великим российским математиком Григорием Перельманом. Или теорию относительности (термин Макса Планка), которую называют «релятивистской физикой». Материя потеряла осязаемость, видимость. Путь ученых на свой манер преодолевали художники. Традиционные представления о красоте отступали перед этими поисками новой реальности.

Течение времени отделяет зерна от плевел. То, что считалось эпатажным на рубеже XIX–XX столетий, уже во второй половине прошлого века стало признанной классикой. Искусствоведы напомнят о художественных скандалах, которые вызывало новаторство импрессионистов и постимпрессионистов. Но сегодня им восхищаются даже те люди, которые с подозрением относятся к поискам нынешних художников, считая их разрушителями прекрасного. То есть так же, как сто с лишним лет назад многие современники относились к произведениям Ван Гога, Пикассо или Кандинского.

Сегодня появилась возможность рассматривать историю искусств не только как череду конфликтов художественных направлений, но как некое единство, где у каждого явления есть своя праистория в прошлом. Исходя из такого подхода, блистательный куратор Жан-Юбер Мартен создал одну из самых заметных выставок последних лет «Бывают странные сближенья…» в ГМИИ имени А.С. Пушкина.

…Но разговор о языке искусства утрачивает свой смысл, когда современность взрывается невероятными реальными событиями, обжигающими не блеском интеллекта, а кровью и страданиями. Когда человеческое бытие и небытие вступают в непримиримую борьбу. И эта новая боль диктует художнику неведомый творческий путь.

Сентябрь 2022

Место силы

«Когда я поднялась на холм и оказалась среди надгробий, где лежат останки моих предков, я почувствовала – это место, которое давно искала. Место силы». Екатерина Клебанова с мудрой сосредоточенностью выразила то, что жило в душах всех, приехавших в белорусский районный центр Шклов, 26 августа 2022 года. И, уверен, всех жителей города. И единственной чудом спасшейся свидетельницы трагедии – 89-летней Клары Альтшуллер.

В нынешние жесткие времена, когда борьба за памятники Второй мировой войны для европейцев стала делом политики, а для нас вопросом нравственности, создание и сохранение каждого мемориала Великой Отечественной войны – это умножение исторической справедливости.

Предложение провести реставрацию и художественно облагородить руины старого еврейского кладбища «Бейс Хаим», где захоронены останки жертв Шкловского гетто, замученных в августе – декабре 1941-го, с которым Илья Клебанов обратился к Александру Лукашенко, президенту Республики Белоруссия, было поддержано в декабре 2019 года. Пандемия задержала работу, но, быть может, в этом тоже была рука провидения. Георгий Франгулян, который стал автором проекта, получил дополнительное время, чтобы создать удивительную архитектурную композицию, в которой развалины старой крытой лестницы, ведущей на кладбищенский холм, с разбитыми ступенями, оставшимися со времен войны, приводят к вертикальным серым столбам-монолитам, напоминающим традиционные еврейские памятные знаки. Их семь – как свечей в меноре.

Они задают ритм всей композиции кладбища с центральным монументом и лежащими на земле надгробиями, где написаны имена зверски уничтоженных евреев, жителей этого района. Холм окружен рвом, в котором закапывали расстрелянных взрослых и живых малолетних детей, – нацисты экономили оружейные припасы. И земля эта, прекрасная на исходе лета, как и во все другие времена, была ни в чем не виновата, хотя носила на себе выродков рода человеческого, которые радовались тому, как с хрипами удушья из жизни уходили ни в чем не повинные люди.

Снова и снова ко мне возвращалась страшная фраза историка другого гетто, в Хмельнике Винницкой области, сказанная про моих брата, сестру и их маму, про первую семью моего отца: «Они не страдали, их просто сожгли». Их сожгли в январе 1942 года, об их смерти отец узнал уже после победы под Сталинградом, где ему, прошедшему самые страшные бои, искалеченному, чудом удалось выжить. Стоя на холме Шкловского кладбища, вспоминал о прабабушке и прадедушке, застреленных