Для нашего исследования большим эвристическим потенциалом обладает термин «полиморфная синхронность», введенный в научный оборот немецким специалистом Ю. Коки. С помощью данного термина он описал процесс выработки совместных действий индивидами, находящимися на одной классовой ступени. В понимании А. Людтке социальный статус создает базу для общности интересов, открывает возможности обмена совместного опыта и выработки совместных стратегий. Полиморфность возникает вследствие переплетения различных структур повседневности (экономики, гендера, религии, этики и т. д.). Наиболее ярко согласованность социальных практик акторов проявляется в трудовом коллективе в результате совместной трудовой деятельности.

П.Н. Кондрашов и К.Н. Любутин понимают повседневность как форму непосредственной человеческой деятельности, осуществляемой в конкретной фактологии событийных ситуаций[193]. Иными словами, процесс повседневной жизни есть взаимодействие конкретного социального субъекта с различными реалиями окружающего мира и субъективной интерпретацией происходящих взаимодействий. Но в данном контексте субъектом повседневности может выступать только индивид, а не социальная группа. Историческая реконструкция невозможна без учета опыта коллективных действий, ценностей и идеалов. Она должна учитывать принадлежность человека к определенной группе, для выявления специфики повседневных практик. Центральным в анализе повседневности, как отмечает И.Б. Орлов, должны быть жизненные проблемы тех, кто оставался «безымянным в истории» [194].

Оригинальная методология исследования повседневности предложена Н.Н. Козловой, обозначена автором как «изучение человеческих документов»[195]. Анализ документов, по ее мнению, позволяет открыть многообразие миров жизненного опыта, что дает возможность исследователю проследить социальную эволюцию субъекта, его мироощущения и ценностей. Важное место в исследовательской парадигме Н.Н. Козлова отводила языковой практике: соотношение обыденного повседневного языка с языком идеологии, когда с помощью различных дисциплинарных практик власти переписывается реальная жизнь, которая социальными субъектами начинает восприниматься как естественный мир. Обращаясь к советскому прошлому, ученый реконструирует множество жизненных перспектив, различные социальные практики, дающие возможность людям адаптировать существующую тоталитарную модель к своим жизненным планам и потребностям[196]. Исторические изыскания Н.Н. Козловой свидетельствуют о том, что повседневность возникает из цепочки не запланированных социальных изобретений, когда в период кардинальных социальных трансформаций перестают действовать выработанные десятками лет социальные механизмы.

Источником повседневности, по мнению С.Н. Тесля, является человек, который должен быть «условием самого себя»[197]. Это достигается посредством тела, социума и собственного внутреннего мира. Логика повседневности определяется моделью мира, заданного индивидом, и ей присущи три принципа: 1) уподобление; 2) проникновение; 3) повторение. Таким образом, по мнению автора, повседневность конструируется индивидом через восприятие общественных практик и повторение коллективного жизненного опыта.

Ряд исследователей-историков (Е.Ю. Зубкова, С.В. Журавлев, А.К. Соколов, И.В. Кометчиков) интерпретирует повседневность как структуру человеческого сознания, преломленную сквозь призму обыденности исследуемых эпох[198]. Важным, по мнению историка Д.В. Давыдова, для понимания повседневности является социокультурный принцип, который позволяет «рассматривать повседневную жизнь как результат переплетения экономических, политических, религиозных и иных социальных факторов, способствующий выявлению сущности и закономерности традиций и новаций в жизни крестьян»[199].

Как уже отмечалось, повседневность представляется особым социокультурным феноменом. По определению Д.В. Давыдова, она включает в себя такие составные части объективной реальности индивида, как жилищные постройки и домашняя утварь, одежда, особенности пищи, гигиена и здоровье, этика семейных взаимоотношений, образовательный уровень и религиозность сознания[200]. В свою очередь, И.В. Кометчиков под повседневностью понимает сферу «человеческой обыденности во множественных историкокультурных, политико-событийных, этнических и конфессиональных контекстах» повторяющегося «нормального» и «привычного», конструирующего образ жизни, эмоциональные реакции и мотивы поведения человека[201]. Опираясь на достижения германской школы истории повседневности, З.М. Кобозева предлагает воспринимать историю повседневности как историю «снизу», ее реконструкцию «глазами маленьких людей». По ее мнению, повседневность раскрывается через взаимодействие власти и индивида, когда сложное переплетение прав и обязанностей, налагаемых властными инстанциями на социальных субъектов, трансформируется «пользовательскими практиками»[202]. М.А. Бравина отмечает, что тяжелое материальное положение населения в период масштабных социальных катаклизмов вносит в структуру повседневности различные способы борьбы за выживание, приводящие к стремительному росту преступности, девиантного поведения[203].