После того как Мириамель и ее спутники добрались до Сесуад’ры, произошло несколько странных событий.

Первое и наименее важное — изменения с Ленти, посланцем графа Стриве. Пердруинец с нависавшими над глазами бровями провел первые дни в Новом Гадринсетте, с важным видом прогуливаясь по маленькому рынку, раздражая местных женщин и напрашиваясь на ссоры с мужчинами. Нескольким людям он показал свои ножи, всячески демонстрируя, что готов пустить их в ход, если у него будет подходящее настроение.

Но после того как появился герцог Изгримнур вместе с принцессой, Ленти сразу вернулся в палатку, в которую его поселили, и упрямо ее не покидал. Его пришлось довольно долго уговаривать, чтобы убедить выйти, даже чтобы получить ответ для своего господина Стриве, а когда Ленти узнал, что при этом будет присутствовать герцог Изгримнур, у любителя ножей ослабли колени и ему пришлось сидя выслушивать инструкции Джошуа. Судя по всему — во всяком случае, именно так рассказывали на рынке, — они с Изгримнуром встречались прежде, и у Ленти остались плохие воспоминания. Получив ответ Джошуа, Ленти немедленно покинул Сесуад’ру. Ни он, ни кто-то другой не жалел о его отъезде.

Вторым и более удивительным событием стало заявление герцога Изгримнура о том, что старик, которого он привел в Сесуад’ру с юга, на самом деле Камарис-са-Винитта, величайший герой Большого стола. В поселении ходили слухи, что после того как Изгримнур рассказал об этом в вечер своего возвращения, принц опустился на колени перед стариком и поцеловал ему руку, что доказывало истинность слов Изгримнура. Как ни странно, однако, на сэра Камариса не произвел впечатления жест Джошуа. И по Новому Гадринсетту пронесся новый слух — старик получил ранение в голову, сошел с ума от пьянства, или магии, или по каким-то другим причинам, говорили даже, что он дал обет молчания.

Последним и самым печальным событием явилась смерть старого Тайгера. В ту ночь, когда вернулись Мириамель и ее спутники, старый шут умер во сне. Большинство сошлись на том, что его старое сердце не выдержало волнений. Те, кто знал об ужасах, которые Тайгер пережил вместе с остальным отрядом Джошуа, высказывали некоторые сомнения на сей счет, но Тайгер был очень старым человеком, и его смерть выглядела совершенно естественной. Джошуа произнес о нем добрые слова во время прощания два дня спустя, напомнив маленькому отряду о долгой службе Тайгера у короля Джона. Кое-кто обратил внимание на то, что, несмотря на хвалебную речь принца, шута похоронили рядом с остальными жертвами недавней битвы, а не возле Деорнота, в саду Дома Прощания.

Арфист Санфугол позаботился, чтобы старика похоронили вместе с лютней и разными мелочами в память о том, как шут учил его музыке. Санфугол и Саймон собрали подснежники, которые рассыпали поверх темной земли на могиле.

— Как жаль, что он умер в тот самый момент, когда вернулся Камарис. — Мириамель плела ожерелье из оставшихся подснежников, которые ей отдал Саймон. — Тайгер — один из немногих, кто знал Камариса раньше, но они не успели поговорить. Впрочем, Камарис все равно ничего бы не сказал.

Саймон покачал головой.

— Нет, Тайгер говорил с Камарисом, принцесса. — Он немного помолчал. Ее титул все еще звучал странно, в особенности когда она сидела с ним рядом. — Когда Тайгер его увидел, еще до того, как Изгримнур сказал, кто это, — Тайгер побледнел. Несколько мгновений он стоял перед Камарисом, потирая руки, потом прошептал: «Господи, я никому не говорил, клянусь!» А потом ушел в свою палатку. Я думаю, никто, кроме меня, не слышал этих слов. И я не понял тогда, что он имел в виду. И сейчас не понимаю.

Мириамель кивнула.

— Думаю, теперь мы уже не узнаем. — Она посмотрела на него и тут же опустила взгляд на цветы.

Саймон считал, что она стала еще более красивой. Ее золотые волосы — краска полностью сошла — были подстрижены по-мальчишески коротко, но ему так даже больше нравилось: они подчеркивали изящную линию подбородка и зеленые глаза. Даже чуть более серьезное выражение, которое теперь не сходило с ее лица, делало Мириамель еще более привлекательной. Саймон восхищался ею — пожалуй, это слово подходило больше всего, — и ничего не мог поделать со своими чувствами. Он мечтал защитить ее от любой опасности, но в то же время прекрасно понимал, что она никому не позволит обращаться с ней так, словно она беспомощный ребенок.

Саймон чувствовал, что с Мириамель произошли какие-то перемены. Она по-прежнему оставалась доброй и вежливой, но в ней появилась отстраненность, которая раньше отсутствовала, какая-то непонятная ему сдержанность. Прежнее равновесие, возникшее между ними, казалось, нарушилось, и он не знал, что пришло ему на смену. Мириамель казалась более далекой, однако одновременно обращала на него больше внимания, как если бы слегка опасалась.

Саймон не мог на нее не смотреть, поэтому радовался, что внимание Мириамель было сосредоточено на цветах, лежавших на коленях. Как странно видеть настоящую, живую Мириамель после долгих месяцев, когда он вспоминал и пытался мысленно ее представить, — он даже думать не мог в ее присутствии. Теперь, когда прошла неделя после ее возвращения, первая неловкость исчезла, но между ними возникла непонятная ему дистанция. Даже в Наглимунде, когда он впервые смотрел на нее как на королевскую дочь, пропасть между ними не была такой заметной.

Саймон рассказал ей — не без некоторой гордости — о своих многочисленных приключениях за последние полгода и, к собственному удивлению, обнаружил, что опыт Мириамель оказался почти столь же невероятным, как его собственный.

Сначала он решил, что ужасы ее путешествия — килпа и ганты, смерть Динивана и ликтора Ранессина, не до конца понятный плен на корабле какого-то аристократа из Наббана — достаточная причина для появления дистанции между ними. Теперь у него уже такой уверенности не было. Они остались друзьями, и даже если между ними не возникло ничего больше, дружба не вызывала сомнений, разве не так? Однако что-то случилось, и теперь она относилась к нему иначе.

Быть может, дело во мне, — размышлял Саймон. — Мог я измениться так сильно, что перестал ей нравиться?

Он рассеянно погладил бородку, Мириамель подняла глаза, перехватила его взгляд и насмешливо улыбнулась. И он ощутил приятное тепло — как если бы она снова стала Марией, девушкой-служанкой.

— Гордишься, да? — спросила она.

— Что? Бородой? — Саймон вдруг обрадовался, что не сбрил бороду, потому что почувствовал, как краснеет. — Она просто… выросла.

— М-м-м. Эдакий сюрприз? За одну ночь? — осведомилась Мириамель.

— А что с ней не так? — обиженно спросил он. — Проклятье, я рыцарь,