Стояла тихая летняя ночь. Ничто не шелохнется, нигде не шумаркнет; только в кромешном небе низко над селом прочертил огнями дугу учебный самолет, деревянно протарахтел мотор, да где-то за моей спиной в ответ ему прозудело оконное стекло. Самолет нырнул за горбины темных ветел и, видимо, сел на близком аэродроме. И снова воцарилась благостная тишина. Я прошел садом, поднялся по лестнице на поветь, где на свежем душистом сене постлали нам с Андреем постель, и лег на большую пуховую подушку лицом кверху. Подо мной, где-то на насесте, сонно пролопотали потревоженные куры, да шумно вздохнула корова, словно кузнечный мех кто-то качнул. Потом грохнула щеколдой сенная дверь, послышались женские голоса, потренькивание тарелок да звонкое цоканье кружки в пустой алюминиевый таз. Посуду вышли мыть, догадался я.

– Дядя Федя не озоровал. А этот прямо зафреник, – послышался утомленный Настин голос.

– Никакой он не зафреник. Зафреник! Просто дурью мучается, – лениво возражала Муся.

– Нет, не скажи! Мне сама племянница говорила. И сестра Нюрка. Запирали, говорит, его… на испыток. И что же? Он один воюет с чугунами да с горшками. А ты говоришь – не зафреник…

«Ну, вот и дома…» – приятно думал я, засыпая.

1970

Как мы отдыхали

– А что, не отдохнуть ли нам сегодня вечером? – сказал мой приятель Володя Гладких.

– Чего откладывать на вечер? – подхватил Семен Семенович. – Отдых – дело сурьезное; ежели ты вечером размахнешься отдыхать – гляди, и ночи не хватит.

Мы сидели под яблоней в саду у Семена Семеновича и пили водку на разостланном одеяле. Можно сказать, и не пили даже, а так – причащались от нечего делать, – на троих была одна бутылка, и та неполная. Время заполдни, жарынь. А ты сидишь в холодке, ветерком тебя обдувает, и ведешь приятные разговоры. В такое время тело млеет, а душа просится на свободу. Вот Володя и надумал: давай отдохнем по-настоящему, с размахом.

– Куда поедем? – спросил Семен Семенович.

– Куда ж еще? К Батурину, – ответил Володя.

– Тогда запрягай «козла». Не то вечером Батурина и семи кобелями не сыщешь.

– Ехать-то ехать, но «козла» нет, – сказал Володя.

– Вот на! – удивился Семен Семенович. – У вас же в райкоме два бегают.

– Разбежались. На одном первый в Рязань укатил. А на другом Николай Иванович где-то в Корабишине застрял.

Володя Гладких был вторым секретарем райкома теперь остался один и вот соображал, где бы «козла» достать. Он был еще относительно молод – чуть за тридцать перевалило, но успел поработать и председателем колхоза, и главным агрономом управления. Окончил он Тимирязевку и даже кандидатскую диссертацию писал. При каждом моем появлении в Тиханове он заходил и спрашивал: «Венжера не привез?» Или: «Говорят, Лисичкин выпустил книгу о рынке?», «Ты Черниченко знаешь? Вот дает так дает…»

Но больше всего он любил поговорить с Семеном Семеновичем об уличных кулачных боях. Заспорят! Выдержат два боксера напор уличной стенки или не выдержат? «Два боксера – это ж тактика и стратегия! Круговая оборона, понял? – горячился Володя. – А уличная стенка – шантрапа необученная. Орут да кулаками машут, а глаза защурят, чтоб другие боялись». – «Это смотря по тому, какая стенка, – возражал Семен Семенович. – Ежели, к примеру, в стенке стоял бы мой дед Евсей. Он бы один уложил обоих твоих боксеров. Он, бывало, голицы наморозит, да еще коровьим дерьмом смажет. Они потяжельше твоих боксерских перчаток». – «Боксерские перчатки легкие, голова!» – «Тогда зачем в драке их на руки надевают?» – «Бокс – это честный бой, понимаешь?» – горячился Володя. «А в стенке тоже лежачих не били…» И так они могли спорить битый час.

– Где ж «козла» раздобыть? – раздумчиво вопрошал Володя.

– А чего тут ломать голову? Позвони Батурину, он пришлет свою «Волгу», – подсказал Семен Семенович.

– Куда ты ему позвонишь? Он теперь в лугах.

– Ну возьми в управлении. Они ж тебе подчиняются.

– У них свои гаврики на дорогах голосуют. – Володя задумался, потом радостно воспрянул: – Пошли на ветпункт! Врач на сборах, а «козел» в гараже.

– А как же я? – спросил Семен Семенович.

– Жди. Сперва мы найдем Батурина, договоримся… потом за тобой машину пришлем.

– А кто нам даст машину? – спросил я.

– Как кто? Пойдем и возьмем. Сами, – ответил Володя.

– Она в гараже, под замком! И для машины ключ нужен?!

Володя поглядел на меня как на школьника и даже поморщился. Потом вынул из кармана несколько автомобильных ключей на кольце, побрякал ими перед моим носом и сказал:

– Этими ключами можно завести почти все тихановские «козлы». Мне доверяют. Вот… – Он вытянул медный, сильно потертый ключик. – Этот ветеринарский. А гараж у них гвоздем открывается. Пошли!

Ветеринарная лечебница стояла на отшибе от села. Когда-то ее строили за колхозной бахчой. Белая круглая башня с двумя крыльями, с окнами во все стороны смахивала на татарскую мечеть. Мужики посмеивались в те далекие годы: «Церкву закрыли, а мечеть для лошадей построили».

От колхозных бахчей теперь и следа не осталось; два порядка добротных домов под шифером, под голубой и красной жестью растянулись от Тиханова до самых Выселок. Сады, палисадники, улица широкая да травушка-муравушка… Красота! Идем с Володей, любуемся.

– Это кто ж построился? – спрашиваю. – Совхоз для рабочих, что ли?

– У нас из тихановских в совхозе работает только один человек – управляющий, – ответил Володя.

– Как?! – удивился я. – В Тиханове эдакая прорва людей… Где ж они работают?

– В конторах.

– Так уж все и в конторах?

– Еще на кирпичном заводе, на аэродроме, в доротделе, в лесничестве. Мало ли где.

– Но ведь у вас в райцентре совхоз? По крайней мере отделение. Кто ж в поле работает?

– Сергачевские.

Село Сергачево лежало в трех километрах от Тиханова.

– Что ж они, на автобусе ездят?

– На грузовиках.

– Весело живете, – говорю.

– Не жалуемся.

Мы остановились возле щитового финского дома, покрашенного в желтый цвет.

– Зайдем, – кивнул Володя. – Это мое жилье.

Дом как дом – ничем не лучше других; веранда с крылечком под козырьком, сарай за домом, а впереди палисадник, обнесенный штакетником: молодые яблони, приземистая кустистая черноплодная рябина, аккуратные грядки клубники.

– Чей сад? – спрашиваю. – Кто садил?

– Сад мой, а дом казенный.

– Значит, надолго осел.

– Не в том дело. Просто я терпеть не могу оголенные дома. Крестьянская привычка: где живешь, там и сад ростишь. Это, знаешь, вроде зуда в руках; как иная бабка без веретена или вязальных спиц сидеть не может, так и я… Эти яблони из рязанского питомника привез – семилетки. А за рябиной в Мичуринск ездил.

Он отпер дверь под английским замком,