его в тот день на станции; Байрона Банча; роженицы; и человека, которого звали Кристмас. Только это лицо неясно. Оно вырисовывается туманнее всех остальных — словно в мирных уже судорогах более позднего и нерасторжимого слияния. Затем он понимает, что это — два лица, которые как будто стремятся (но он знает, что стремятся или желают не сами по себе, а из-за движения и желания самого колеса) освободиться друг от друга, растаять и соединиться вновь. Но теперь он увидел — лицо другое, не Кристмаса. «Да ведь это… — думает он. — Я его видел недавно… Да ведь это… тот юноша. С черным пистолетом, как он называется… автоматическим. Тот, который… на кухне, где… убил… который стрелял…» И тут ему кажется, что какой-то последний адский поток внутри него прорвался и хлынул вон. Он будто наблюдает его, чувствуя, как сам отделяется от земли, становится все легче, легче, опустошается, плывет. «Я умираю, — думает он. — Надо молиться. Надо попробовать». Но не молится. Не пробует. «Когда все небо, вся высь полна напрасных, неуслышанных криков всех живых, что жили на земле — и до сих пор вопиют, как заблудившиеся дети, среди холодных и ужасных звезд… Я желал такой малости. Я просил такой малости. Казалось бы» Колесо вращается. Оно вертится стремительно, пропадая, не двигаясь с места, словно раскрученное этим последним потоком, который вырвался из него, опустошив его тело, — и теперь, сделавшись легче забытого листа, ничтожнее плавучего сора, опростанное и застывшее, оно сникло в окне, опустив на подоконник, лишенный плотности, руки, лишенные веса: настала пора для «Пора».

Они словно только и дожидались, когда он соберется с силами, чтобы вздохнуть, когда соберет последние остатки чести, гордости и жизни, чтобы подтвердить свое торжество и желание. Он слышит, как над сердцем нарастает гром, дробный и несметный. Как протяжный вздох ветра в древесных кронах, начинается этот гром, а затем вылетают они, теперь — на облаке призрачной пыли. Проносятся мимо, подавшись вперед в седлах, потрясая оружием, а над ними на жадно склоненных пиках трепещут ленты; бурля, с беззвучным гамом они прокатываются мимо, как вал, чей гребень усажен оскаленными лошадиными мордами и грозным оружием людей, словно выброшенные жерлом взорвавшегося мира. Они проносятся мимо и пропадают; пыль взвивается к небу, всасываясь в темноту, тая в ночи, которая уже наступила. Но он все сидит в окне, приникнув огромной и плоской головой в повязке к двум пятнам рук на подоконнике, и, кажется, все еще слышит их: дикое пение горнов, лязг сабель и замирающий гром копыт.

21

В восточной части штата живет человек, который занимается починкой и перепродажей мебели; недавно он ездил в Теннесси за старой мебелью, купленной по переписке. Поехал он на своем грузовике, и поскольку машина (это фургон с дверью в задней стенке) еще только обкатывалась, он не хотел ее гнать быстрее пятнадцати миль в час и, чтобы не тратиться на гостиницы, взял с собой снаряжение для ночевок на открытом воздухе. Возвратившись домой, он рассказал жене об одном приключении, на его взгляд, достаточно забавном, чтобы о нем стоило рассказать. Возможно, он нашел это приключение интересным и решил, что сможет рассказать о нем интересно потому, что они с женой люди еще не старые, и вдобавок он отсутствовал дома (благодаря весьма умеренной скорости, которой счел нужным себя ограничить) больше недели. Речь шла о двух людях, пассажирах, которых он подобрал по дороге; он называет город в Миссисипи, недалеко от границы с Теннесси.

«Решил заправиться, подъезжаю к станции и вижу, стоит на углу такая молоденькая, приятная с виду женщина — как будто ждет, чтобы кто-нибудь из проезжих предложил ее подвезти. Что-то в руках держит. Я сперва не заметил, что это такое, и парня не заметил, который с ней был, — покуда он не подошел и не заговорил со мной. Сперва я решил, что не заметил его, потому что он стоял отдельно. А потом вижу — это такой человек, что если он один на дне пустого бассейна будет сидеть, его и то не сразу заметишь. Подходит он, а я ему с места в карьер:

— Если вам в Мемфис нужно, то я не туда. Я еду через Джексон, Теннесси.

А он говорит:

— Прекрасно. Это бы нас устроило. Вы бы нас очень выручили.

Я говорю:

— А куда вы все-таки едете? — А он поглядел на меня, — вроде хочет быстренько что-нибудь выдумать, но, видно, врать не привык и знает, что вряд ли ему поверят. — Наверно, просто осматриваетесь? — говорю.

— Да, — говорит. — Вот именно. Просто путешествуем. Куда бы вы нас ни подвезли, все равно вы нас очень выручите.

Ну я и сказал ему, чтобы залезали.

— Надеюсь, вы меня не убьете и не ограбите. — Он пошел и привел ее. Тут я увидел, что на руках у ней ребенок, махонький, году нет. Он хотел было подсадить ее в кузов, а я говорю: — Отчего бы одному из вас в кабине не поехать? — Они поговорили немного, потом она залезла в кабину, а он пошел на заправочную станцию, вынес картонный чемодан — знаешь, такой, под кожу, — засунул в кузов и сам влез. И поехали — она в кабине, с ребенком на руках, и то и дело назад поглядывает, не выпал ли он там или еще чего.

Сперва я думал, они женаты. Да, в общем, и не думал ничего, только подивился, как это такая молодая статная девушка — и вдруг с ним сошлась. Ничего плохого в нем не было. Парень вроде хороший, работник, видно, — из тех, которые подолгу на месте держатся и прибавки не просят, покуда им разрешают работать. Вот такой примерно парень. Такой, что, кроме как на работе, он всегда где-то сбоку припека. Я себе представить не мог, чтобы кто-нибудь, какая-нибудь женщина запомнила, как спала с ним — не говоря уже о том, чтобы такое доказательство на руках имела».

И не стыдно тебе? спрашивает его жена. Говорить такое женщине. Они беседуют в темноте.

Я что-то не вижу, чтобы ты покраснела, говорит он. И продолжает:

«Я вообще об этом не думал, пока мы не остановились на ночевку. Она сидела со мной в кабине — ну, разговорились, как водится, и немного погодя узнаю, что пришли они из Алабамы. Она все говорила: «Мы пришли», и я, конечно, думал, что она — про того, который в кузове едет. И говорит, что они уже почти два месяца в дороге.

— Вашему мальцу, — говорю, — нет двух месяцев. Если я в цветах разбираюсь. — А