деньги за квартиру.

– У меня нет с собой, – сказал дирижер. – Пока. Я пошел к Альберу. У тебя несносный характер.

– Когда ты мне заплатишь? – спросил Жак.

– Да заплачу, заплачу! – сказал дирижер. – Я пошел.

Жак, прикрыв глаза, водил пальцами по лбу. Килограмма четыре будет.

VII

Маленькая спиртовка так воинственно гудела, что вода в алюминиевой кастрюле дрогнула. Конечно, для такой слабой спиртовки воды было слишком много, но Жак терпеливо ждал. Сидел, в воду глядел и от нечего делать упражнялся на гнус-фистуле. Он все время не дотягивал си-бемоль на два сантиметра, но наконец дотянулся, взял ноту и раздавил ее пальцами, довольный своей победой. Навык вернется!

Но пока что вернулась только головная боль, и он перестал играть. Вода закипала.

«Посмотрим, – подумал он, – может, окажется и больше четырех килограммов…»

Он взял большой нож и отрезал голову. Потом опустил ее в кипящую воду, куда всыпал щепотку соды, – надо было удалить все лишнее, чтобы получить чистый вес черепной коробки.

А потом умер, так и не доведя дело до конца, потому что тогда, в тысяча девятьсот сорок пятом, медицина еще не достигла такого высокого уровня, как теперь.

В большом, круглом, как шар, облаке он вознесся на небо. Иного он и не заслуживал.

Водопроводчик

I

Это звонила не Жасмен – она отправилась куда-то за покупками со своим любовником. И не дядюшка – он умер два года назад. Собака дергает шнурок дважды, а у меня свой ключ. Значит, кто-то еще. Звонок был очень выразительный: весомый, чтоб не сказать веский, нет, скорее полновесный… во всяком случае… неторопливый и внушительный.

Ясное дело, слесарь. Вошел, через плечо – какая-то нелепая сумка из кожи вымершего травоядного с позвякивающими в ней железками.

– Ванная там, – показал он.

Так, без тени колебания, с ходу, коротко и ясно, он сообщил мне, где в моей квартире находится ванная комната, которую без него я бы еще долго и не подумал искать там, где ей надлежало быть.

Поскольку Жасмен не было, дядя умер, собака дергала звонок два раза (как правило, два), а мои одиннадцать племянников и племянниц играли на кухне с газовой колонкой, – дома в этот час стояла тишина.

Указующий перст долго водил слесаря по квартире и наконец вывел в гостиную. Мне пришлось наставить его на путь истинный и провести в ванную. Я было вошел за ним, однако он остановил меня: не грубо, но с твердостью, присущей лишь мастерам своего дела.

– Без вас справлюсь. А то, чего доброго, хороший новый костюм запачкаете, – сказал он, напирая на слово «новый».

Вдобавок он ехидно улыбнулся, и я молча стал отпарывать висевший ярлык.

Еще одно упущение Жасмен. Но в конце-то концов, ведь нельзя же требовать от женщины, которая с вами незнакома, имени вашего в жизни не слышала, даже и не подозревает о вашем существовании, сама, возможно, существует лишь отчасти, а то и вовсе не существует, – нельзя же требовать от нее аккуратности английской гувернантки Алисы Маршалл, урожденной де Бриджпорт, из графства Уилшир; а я Алису бранил за постоянную рассеянность. Она возражала мне, что нельзя одновременно воздерживаться от воспитания племянников и срезать ярлыки, и мне пришлось склониться перед этим доводом, чтобы не угодить лбом в притолоку двери из прихожей в столовую – притолоку, заведомо слишком низкую, о чем я не раз говорил глухому архитектору, нанятому нашим домовладельцем.

Собственноручно выправив непорядок в своем туалете, я на цыпочках тише тихого двинулся к спальне матери Жасмен, которой отдал одну из лучших в квартире комнат, что выходят окнами на улицу, а приходят, когда на них никто не смотрит, с другой стороны, лишь бы не выйти из себя вовсе.

Пора, пожалуй, обрисовать вам Жасмен, хотя бы вчерне (ведь окна здесь всегда зашторены, потому что раз Жасмен нет в природе, то и матери у нее быть не может, как вы сами непременно убедитесь к концу рассказа), – так вот, вчерне, то есть силуэтом, но ведь в темноте вы все равно ничего не разглядите.

Я прошел через спальню матери Жасмен и осторожно открыл дверь в бильярдную, смежную с ванной. В ожидании возможного прихода слесаря я заранее пробил здесь квадратное отверстие и мог в свое удовольствие следить теперь с этой точки зрения за его священнодействиями. Подняв голову от труб, он увидел меня и поманил к себе.

Пришлось спешно отправиться тем же путем в обратном направлении. По дороге я обратил внимание, что племянники все еще не расправились с газовой колонкой, и испытал (правда, мимолетное, ведь водопроводчик позвал меня, и лучше было не мешкать, а то моя степенность часто кажется чванством) чувство безотчетного, но глубокого презрения к этим трудноломким конструкциям – газовым колонкам. Из буфетной я попал в небольшой холл с четырьмя дверями, одна из которых, не будь она заколочена, вела бы в бильярдную, вторая, тоже забитая, – в спальню матери Жасмен, и четвертая – в ванную. Я закрыл за собой третью и наконец вошел в четвертую.

Слесарь сидел на краю ванны и меланхолично созерцал толстые доски, которые в недавнем прошлом закрывали трубы, – он только что выломал их зубилом.

– Никогда не видел подобной конструкции, – заверил он меня.

– Она старая, – ответил я.

– Оно и видно, – подтвердил он.

– Вот я и говорю, – сказал я.

В том смысле, что точно не знаю, когда она сделана, раз никто этого точно не знает.

– Некоторые любят поговорить, – заметил он, – а что толку? Но это делал не специалист.

– Ваша контора. Я помню совершенно точно.

– Тогда я у них не работал. А если бы работал, – сказал он, – то ушел бы.

– Стало быть, так оно и есть, – не возражал я, – раз вы ушли бы, можно считать, что вы там были, поскольку вас бы там не было.

– Ну, во всяком случае, попадись мне этот недоделанный ублюдок, – высказался он, – сын вонючей шлюхи, которую по пьянке обратал вшивый кенгуру, сволочь, так паршиво сварганившая эту чертову бардачную дерьмовую хреновину, ему бы у меня не поздоровилось.

Потом он принялся ругаться, и от ругани вены на его шее стали похожи на веревки. Он склонился над ванной, нацелил голос на дно и, добившись мощного резонанса, битый час продолжал в том же духе.

– Ладно, – с трудом переводя дыхание, заключил он. – Что ж, придется все-таки взяться за дело.

Я уже собирался устроиться поудобнее, чтобы наблюдать за его работой, когда слесарь извлек из кожаного футляра огромную сварочную горелку. Потом он