– Которого они называют Па Солтом, – вставила я.

– Да. Он и для меня был как отец с тех пор, как я познакомился с ним. Всю свою карьеру я работал на него в качестве личного юриста, и он часто говорил о существовании потерянной сестры, той, которую он так и не смог найти, как ни старался. Я присоединился к нему в этом поиске, когда стал постарше и набрался опыта. Время от времени он сообщал мне многообещающее указание на ее местонахождение, и я подключал к расследованию доверенную группу частных сыщиков. Увы, каждый раз расследование упиралось в тупик. Но в прошлом году мой работодатель наконец обнаружил новую информацию, которая, как он заверил меня, была совершенно точной. Мне оставалось сделать немного.

Он мгновение помедлил, потом потянулся к бокалу виски, стоявшему на столе. Осушил его одним глотком, поставил обратно и посмотрел на меня.

– Мерри, я мог бы сидеть здесь и рассказывать, какие усилия прилагали мои частные сыщики, чтобы выяснить, кем вы являетесь, но…

Он покачал головой и поднес руку ко лбу, очевидно, смущенный таким сильным проявлением чувств.

– Еще раз прошу прощения…

Он пошарил в своей папке. Рассматривая и откладывая отдельные листы, он наконец вытащил один и повернул ко мне.

– Если бы я только знал, какой простой в итоге окажется загадка определения вашей личности, то я бы избавил вас от всех беспокойств, пережитых за последние несколько недель. В конце концов, не было нужды даже в кольце с изумрудами. – Мистер Гофман указал на кольцо у меня на пальце, а потом вручил мне лист бумаги.

– Посмотрите, – сказал он.

Я посмотрела, и, когда мой мозг обработал изображение, я выполнила клише под названием «повторная оценка», то есть посмотрела еще раз, с недоверием и недоумением.

На листе был мой портрет, выполненный угольным карандашом.

Я присмотрелась внимательнее. Возможно, мой подбородок был не много тяжелее, а брови светлее, чем на рисунке, но сомнений быть не могло.

– Это я, не так ли?

– Нет, это не вы, Мерри, – прошептал мистер Гофман. – Это ваша мать.

* * *

Я плохо помню, что говорила или делала следующие двадцать минут. Это лицо, которое одновременно было и моим, и не моим, пробудило во мне некую первобытную реакцию, к которой я была не готова. Мне захотелось погладить рисунок, потом захотелось порвать его в клочья. Я зал пом выпила виски, от которого отказалась раньше, а потом расплакалась. Я пролила потоки слез из-за той неразберихи, в которую превратилась моя жизнь. Что бы я ни считала решенным, каждый раз передо мной возникала новая загадка вместе с набором эмоций, из-за которых я оказалась в объятиях Амброза на диване. Георг наблюдал за нами из кожаного кресла.

– Прости, прости, – повторяла я, роняя слезы на свой портрет, который был портретом моей матери.

В конце концов я перестала плакать, вытерла слезы платком Амброза и промокнула фотокопию лица той, которая привела меня в этот мир. Портрет расплылся от моих слез и стал почти неузнаваемым.

– Пожалуйста, не беспокойтесь: это лишь копия, – сказал Георг.

Когда мои чувства начали возвращаться к нормальному состоянию, я высвободилась из объятий Амброза и выпрямилась.

– Дорогая Мэри, ты не поможешь мне встать? – попросил Амброз. – Думаю, нам необходимо выпить чаю. Я пойду и приготовлю его.

– Право же, Амброз…

– Моя дорогая, я вполне способен заварить чай.

Некоторое время мы с Георгом сидели в молчании. Было много вопросов, на которые мне хотелось получить ответы, но я не знала, с чего на чать.

– Георг, – наконец выдавила я, в очередной раз высморкавшись в мокрый платок Амброза. – Не могли бы вы объяснить, почему, если вы знали год моего рождения, вы или сестры искали мою дочь, которой двадцать два года?

– Поскольку я не имел понятия, что вашу дочь тоже зовут Мэри. И не знал о том, что вы передали ей кольцо на двадцать первый день рождения. В течение последних двух недель, пока продолжались ваши поиски, я был вынужден… отвлечься на другие неотложные дела. Сестры не могли связаться со мной.

– Простите, Георг, но я многого не понимаю. Вы говорите, что это портрет моей матери?

– Да.

– Откуда вы знаете?

– Потому что этот рисунок много лет висел на стене в Атлантисе, в доме моего работодателя в Женеве. Он рассказал мне о ней.

– Она умерла? То есть она умерла при родах?

Я опять заметила его нерешительность. Что он знал, а чего не знал?

Когда Амброз принес чай, Георг встал и подошел к своему кожаному чемоданчику. Он достал оттуда пухлый коричневый конверт, потом опустился в кресло Амброза и положил конверт на колено.

– Вам с сахаром, Георг? – поинтересовался Амброз.

– Спасибо, я не пью чая. Мерри, эта посылка предназначена для вас. Полагаю, там есть ответы на все вопросы, на которые я не могу ответить. Но, прежде чем передать его вам, я очень прошу вас отправиться со мной и присоединиться к вашим детям и сестрам на «Титане». Так вы исполните давнюю мечту их отца, и я не могу уйти отсюда без этой просьбы. Частный самолет ожидает в дублинском аэропорту, готовый доставить нас на яхту.

– Я так устала, – вздохнула я. – Мне хочется лечь в постель.

Я повернулась к Амброзу с чашкой чая в руке, словно маленькая девочка, которая в пятьдесят девять лет по-прежнему обращалась к нему за советом.

– Знаю, знаю, моя дорогая, – отозвался Амброз. – Но какова цена ночного сна по сравнению с возможностью выяснить свое истинное происхождение?

– Все это кажется нереальным, Амброз.

– Это лишь потому, что до сих пор твой опыт знакомства с сестрами был очень фрагментарным. Плюс тот факт, что тебе так много пришлось пережить за последние дни… но даже твои дети находятся на яхте. Они плывут в Грецию, где ты никогда не бывала, но всегда хотела побывать. А судя по тому, что сказал Георг, там ты можешь найти ответы, которые так долго искала. Я сам, как человек, который впервые увидел тебя, когда тебе было несколько часов от роду, и потом наблюдал, как ты выросла в замечательную девушку со страстью к философии и мифологии, умоляю тебя поехать и узнать собственную историю. Что тебе терять, Мэри?

Я смотрела на него, размышляя о том, как долго он беседовал с Георгом до моего прибытия. Потом я подумала о своих детях, уже попавших в окружение этой странной, разрозненной семьи, находившейся где-то в море и плывущей в Грецию, в ту страну, которая всегда занимала особое, волшебное