было работать, они уложили тело Сатурна на одну из скамей.

Лицо Сатурна совсем побледнело, а глаза больше не двигались под веками. В купе стоял жуткий сквозняк, ибо запах горелой плоти стал уже просто непереносимым, и Коринне это не нравилось.

Брис потушил паяльную лампу. Из ног Сатурна на запятнанную скамью сочилась черная жидкость.

– Передохнем минутку? – сказал Жак.

Он вытер лоб тыльной стороной ладони. Раймон поднес руку ко рту. Ему хотелось петь.

Правая рука Сатурна походила на взорвавшийся фиговый плод. С нее свисали лохмы плоти и сухожилий.

– Крепкий орешек, – сказал Раймон.

И подскочил на месте, увидев, как рука Сатурна сама собою повалилась на скамью.

Впятером они не помещались на противоположной скамье, но Раймон вышел в коридор, захватив с собой из желтого чемоданчика лист наждачной бумаги и напильник, чтобы размяться. Так что, считая от окна к двери, там сидели Коринна, Гарамюш, Жак и Брис.

– Ну и хам! – сказал Жак.

– Не желает разговаривать, – сказала Гарамюш.

– Это мы еще посмотрим! – сказал Брис.

– Я могу предложить еще кое-что, – сказала Коринна.

II

Поезд продолжал катить по заснеженной степи, то и дело сталкиваясь с вереницами нищих, возвращающихся с подземной барахолки в Гольцине.

Уже совсем рассвело, и Коринна разглядывала пейзаж, который открывался и скромно скрывался в кроличьей норе.

У Сатурна Ламийского осталась только одна нога и полторы руки, но, поскольку он спал, естественно, трудно было ожидать, что он заговорит.

Проехали Гольцин. Скоро уже и Херостров, всего в шести верстах.

Брис, Жак и Раймон совсем обессилели, а их боевой дух висел на волоске, на своем, зелененьком, для каждого.

В коридоре заблаговестил колокольчик, и Сатурн подскочил на месте. Брис уронил свою иглу, а Жак чуть не обжегся электроутюгом, которым как раз пользовался. Раймон продолжал прилежно прощупывать точное нахождение печени, но рогатке Бриса недоставало точности.

Сатурн открыл глаза. Он уселся с большим трудом, поскольку отсутствие левой ягодицы, похоже, выводило его из равновесия, и натянул сползший плед на свою ногу в лохмотьях. Обувь всех остальных хлюпала по полу, по углам набралось полно крови.

Тогда Сатурн встряхнул своими светлыми волосами и от души улыбнулся.

– Я не из болтунов, а? – сказал он.

Как раз в этот момент поезд въехал на вокзал Херострова. И все вышли.

Рак

I

Жак Тежарден лежал в постели и хворал. Во время последнего концерта, когда он играл на своей гнус-фистуле, и в придачу на сквозняке, его продуло и он схватил бронхит. Времена были тяжелые, так что камерный оркестр, в котором он работал, соглашался выступать где угодно, даже в коридоре, и хотя это помогало музыкантам выстоять в трудную пору, но им часто приходилось потом отлеживаться. Жак Тежарден чувствовал себя скверно. Голова его распухла, а мозг остался каким был, и образовавшуюся за счет этого пустоту заполнили инородные тела, вздорные мысли и залила боль, острая, как кинжал или перец. Когда Жак Тежарден начинал кашлять, инородные тела бились о выгнутые стенки черепной коробки, взметаясь по ним вверх, подобно волнам ванны, и снова падали друг на друга, хрустя, как саранча под ногами. То и дело вздувались и лопались пузыри; белесые, липкие, как паучьи кишки, брызги разлетались под костяным сводом и тотчас смывались новой волной. После каждого приступа Жак Тежарден с тоской дожидался следующего, отсчитывая секунды по стоящим на ночном столике песочным часам с делениями. Его мучила мысль, что он не может, как обычно, упражняться на фистуле: из-за этого ослабнут губы, загрубеют пальцы и придется начинать все сначала. Гнус-фистула требует от своих адептов невероятного упорства, ибо научиться играть на ней очень сложно, а забыть все, чему научился, очень легко. Он мысленно наигрывал мелодию из восемнадцатой части симфонии ля-бемоль, и трели пятьдесят шестого и пятьдесят седьмого тактов усилили его боль. Почувствовав приближение нового приступа, он поднес руку ко рту, чтобы хоть немного сдержать его. Кашель подступал все ближе, распирал бронхи и наконец вырвался наружу. Жак Тежарден побагровел, глаза его налились кровью, он вытер их уголком красного платка – он нарочно выбрал такой цвет, чтобы не видно было пятен.

II

Кто-то поднимался по лестнице. Укрепленные на металлических прутьях перила гудели, как набат, – несомненно, это квартирная хозяйка несла ему липовый чай. При длительном употреблении липовый чай вызывает воспаление предстательной железы, однако Жак Тежарден пил его редко, так что у него был шанс избежать операции. Хозяйке осталось подняться еще на один этаж. Это была пышная красавица тридцати пяти лет, ее муж провел долгие месяцы в немецком плену, а едва вернувшись, устроился на работу по установке колючей проволоки – теперь настал его черед заточать других. С утра до ночи он возился с легавыми где-то в провинции и почти не давал о себе знать. Хозяйка не стучась открыла дверь и широко улыбнулась Жаку. Она принесла синий фаянсовый кувшин и чашку и поставила все это на ночной столик. Потом наклонилась, чтобы поправить подушки, и тут полы ее халата разошлись и взгляду Жака открылся темный островок. Он заморгал и сказал, указывая пальцем на этот срам:

– Извините, но…

Договорить он не смог и закашлялся. Не понимая, в чем дело, хозяйка рассеянно поглаживала живот.

– Вот там… у вас… – выдавил он.

Хозяйке захотелось рассмешить Жака, она взяла свой смехотворный инструмент в обе руки и произвела с его помощью звук, похожий на клацанье утиного клюва в тине, но больной закашлялся еще больше, поэтому она поскорее запахнула халат. Молодой музыкант слабо улыбнулся.

– Обычно я ничего не имею против, – сказал он, извиняясь, – но сейчас у меня голова как котел: кипит, бурлит и шумит.

– Я налью вам липового чаю, – материнским тоном предложила хозяйка.

Она наполнила чашку, подала Жаку, и полы ее халата снова разошлись; кончиком чайной ложки Жак пощекотал зверушку, а та вдруг схватила и крепко зажала ложку губами. Жак захохотал и тут же зашелся кашлем, так что у него чуть не разорвалась грудь. Согнувшись пополам, он не мог продохнуть и даже не чувствовал, как хозяйка заботливо похлопывает его по спине, чтобы помочь справиться с приступом.

– Дура, да и только, – сказала она, браня себя за то, что заставила его смеяться. – Могла бы догадаться, что вам сейчас не до забав.

Она снова подала ему чашку, и он, размешивая ложечкой сахар, стал маленькими глотками пить липовый чай, отдававший звериным духом. Затем принял две таблетки аспирина и сказал:

– Спасибо…