ты неосознанно тянешься взглядом к тем фрагментам, которыми недовольна. Ты логически объединяешь их и сравниваешь со своими эскизами или с работами, которые послужили тебе источником вдохновения. Возможно, располагаешь свое творение на шкале похожих произведений. Но, даже если ты выбираешь для сравнения верные параметры, конечный результат, то есть место на шкале, ошибочен, поскольку явление, стоящее за этими параметрами, не вписывается в линейную модель.

Я делаю паузу, чтобы следующие мои слова прозвучали убедительнее:

— И дело тут не в отсутствующей переменной, в этом я уверен.

Я смотрю Лауре в глаза.

— Твое произведение — это не просто фантазия на тему. Это лучшее, что ты создала. И сейчас имеет значение только одно: ты должна продолжить работу и довести ее до завершения. Этот твой шедевр.

Мимо нас проносятся молодые айтишники — не те, которых мы пропускали к лифту, а другие, хотя отличить первых от вторых почти невозможно.

— Чтобы в итоге это была не просто неудачная работа, а настоящая катастрофа, так что ли? — говорит Лаура.

— Еще раз: корреляция прямо противоположная. А на случайные отклонения не следует обращать внимания, потому что...

— Хенри, — перебивает меня Лаура, и на лице у нее впервые с начала нашего разговора мелькает улыбка. — Мне немножко полегчало. Спасибо тебе.

Лаура подходит ближе и прижимается ко мне всем телом.

— Мне нравится, как ты все умеешь объяснить, — говорит она.

Я хочу сказать, что это просто фундаментальные математические принципы, на которых всегда строилось и будет строиться любое рациональное знание. И тот факт, что я на мгновение в них усомнился, не меняет основы. Математика никогда не подведет. Я бы с радостью объяснил это Лауре, но у меня нет времени. Она легонько целует меня в губы.

— Знаешь, — говорит она, — я как чувствовала, что ты с этим разберешься.

Конечно, слова Лауры звучат для меня лестно, хотя я не чувствую за собой никакой заслуги, о чем совершенно искренне ей и говорю:

— Это все твое творчество. Его воздействие.

Лаура улыбается. В ее глазах появляется влажный блеск, и они становятся похожи на зеленовато-серые драгоценные камешки.

— Никто никогда не говорил мне такого.

— Просто до меня ты не общалась со страховыми математиками, — отвечаю я.

Лаура качает головой и улыбается:

— Нет, я уверена, дело не в этом.

У нее необычный голос. Я не совсем понимаю, что она имеет в виду, но сейчас это неважно. Ее губы касаются моих. Что-то происходит и со мной.

— Мне кажется, — продолжает Лаура, — что мы хорошая пара.

— Мне тоже так кажется, — отвечаю я, и в моих словах больше уверенности, чем когда бы то ни было.

Ночью мы занимаемся тем, чем могут заниматься взрослые люди, а потом я засыпаю как убитый.

Мне снятся сны, осмысленные и логичные.

Я снова страховой математик.

14

«Допустим, — размышляю я утром, когда в половине восьмого готовлю завтрак Туули, — мои проблемы серьезнее, чем я думал раньше, и для их решения требуется больше ресурсов, но, по крайней мере, я могу начать все с чистого листа, полностью отбросив предыдущую версию».

Протягиваю Туули пакет молока, чтобы она сама налила его себе в хлопья, самостоятельно отрегулировав в тарелке нужное количество: грань между допустимым и неприемлемым так тонка, что ее не определить даже при помощи гидроуровня. А ведь в других обстоятельствах я, возможно, этого так и не осознал бы.

Работа Лауры помогла мне перезагрузить мозг, очистить его от застрявших в нем установок. И позволила не только отказаться от ошибочной версии расследования, но и пересмотреть свои расчеты, по-новому взглянув на мелкие, вплоть до десятичных долей, детали.

Делаю себе бутерброд с сыром и ломтиками помидора, беру чашку дымящегося чая и сажусь за стол напротив Туули.

Я ничего не понимаю в искусстве, но искусство, похоже, понимает меня. Искусство дает мне защиту и уносит в такие дали, откуда передо мной открывается новая перспектива и я получаю возможность двигаться вперед. И хотя спасение отчаявшихся страховых математиков и одновременно владельцев парков приключений, запутавшихся в несостоятельных версиях преступления, и не является целью искусства, оно удивительным образом справляется и с этим.

Было бы преувеличением сказать, что у меня появились новые версии или родились новые планы. Или даже так: новая версия или новый план. Нет. Но это не имеет значения. У меня теперь есть кое-что получше, то, чего не было раньше, — и возможно, в этом заключается самый важный итог вчерашнего дня. Я получил своего рода секретное оружие.

Я обрел способность менять устоявшееся мнение.

Мы с Туули выходим из дома. Утро холодное и темное. Я обещал проводить ее в школу. Дело не в том, что Туули подстерегают опасности, и, разумеется, она прекрасно знает дорогу. Дело в лыжах и лыжных палках, которые я несу в руках. Сегодня у Туули урок физкультуры, и они с классом отправляются на лыжную прогулку в лес рядом со школой. Туули ждет этого с нетерпением.

По пути мы обсуждаем общие вопросы лыжного спорта: какими мазями смазывать лыжи, как распределять силы во время гонки — и вспоминаем имена олимпийских чемпионов. Туули явно знает о лыжах гораздо больше меня. Еще меня поражает ее способность перескакивать в разговоре с темы на тему: она ухитряется рассуждать одновременно о двух-трех сюжетах и при этом еще задавать вопросы. Не то чтобы это меня раздражало. Просто я представлял себе семейную жизнь несколько иначе.

Мы бодро шагаем по морозцу и добираемся до школы за десять минут до звонка. Туули выхватывает у меня из рук лыжи и палки и говорит спасибо. Я отвечаю, что был рад пройтись с ней, а наша беседа о лыжах показалась мне очень информативной, но Туули меня не слышит — она уже успела убежать на несколько метров вперед. Полагаю, не последнюю роль в способности вот так молниеносно исчезать сыграла наследственность.

Я направляюсь к станции метро «Сийлитие».

Через несколько минут кто-то окликает меня по имени. Я оборачиваюсь, но никого не вижу. Тогда я начинаю оглядываться по сторонам, и замечаю на тротуаре за заснеженными елями пуховик цвета яичного желтка, владелец которого вскоре меня догоняет. Это Сами, и дальше мы идем вместе.

— Что-то давно тебя не видел, — говорит он. — Все в порядке?

Я смотрю на Сами. У него большая голова и пухлые красные щеки; на