— Зачастили… Ездют и ездют. Никитишна — че там? Сын ниче не сказывал?

Сын Валентины Никитичны служил в каких-то жутко секретных войсках, и через это она считалась более сведуща в гостайнах, чем остальные. Репутацию надо было поддерживать, поэтому небрежно поправив платок та тоном, которым говорят с дураками не знающими очевидных вещей, фыркнула: «Дачи там профессорские. Сто раз уже сказывала». Остальные посмотрели на ворота, возле которых стоял не ВОХРовец с карабином, а настоящий автоматчик, потом снова на Никитичну. Верить, что там, на территории между Большовкой и вытекающей из неё, а потом снова впадающей Меньшовкой, просто дачи, никто не хотел.

— А чеж их сторожат-то так? — с подозрением поинтересовалась Матрена, — Я давеча грибы собирала, к забору подошла, да тот солдатик на меня так рявкнул, что я чуть прям там не преставилась.

— А потому и сторожат, что ежли не сторожить, то ты по грибы, другой по ягоды, Язькин со своими корзинами заявится. А там такие умищи отдыхают, что каждое слово — на вес золота.

— И че мы им — мешаем что ли?

— А то нет! Там мож профессор новый закон природы почти придумал, а тут ты на Язькина орешь, Маруська твоя мычит, Гаврилыч к нему со своими разговорами лезет. И все — пропало открытие!

— А я вкруг через Хворостинки, ездил за Меньшовку, — похвастал своей осведомленностью Язькин, — Так там, с дерева, видать, малеха, здания большие, как в городе. А еще я девчонку видал. Сама бледная, а волосы синие. На меня смотрела.

— Так-то — пансионат. Места у нас хорошие, воздухи свежие. Вот там и построили, рядом с дачами, пансионат для детишек хворых. Сам же говоришь — бледная.

— А чем она хворает, что волосы синие?

— Да кто-ж знает? Мало что-ли хворей на свете? Небось, потому, в тот пансионат и определили, чтоб к профессорам поближе, которые эту хворь изучают…

Никитична, довольная тем, как сумела сплести все факты в одну версию, гордо вздернула голову и взяв новую охапку прутьев принялась орудовать ножом.

* * *

Гущин ждал Пастухова у машины. Увидев бывшего шефа, он шагнул вперед пожимая ему руку.

— Лично за вами приехал.

— Да не стоило. У тебя там, наверное, дел накопилось.

— Потому и приехал. Я то думал, что у зама полно забот. Мол вы сидите, на меня всю рутину скидываете, а сами, в мыслях о высоком, чай пьете. А как сам в то кресло сел, так прям не знаю, за что и хвататься. Всем что-то надо, каждый час новые сведения, задачи раздать, документы просмотреть, каждому сказать куда бечь, куда волочить, кого волочить, а кого бросить. Голова разрывается. Зато понял, почему вы совещания по важным вопросам на ночь глядя всегда назначали. Днем сосредоточится не дадут.

— Ничего — привыкнешь…

— Привыкну — куда денусь. А, пока вот, смалодушничал. Узнал, что вас Матренин отпустил и решил сбежать ненадолго. Ну что — как вы тут?

— Да по разному. С одной стороны — до сих пор не отпускает. С другой — отдохнул немного. Мысли в порядок привел. Ты уж извини, что в курс дела ввести не смогу…

— Сможете. Матренин дал на вас «гарантию». Полную. Голову на плаху кладет. Так что, может, рано вы на пенсию?

— Матренину-то я верю… — Пастухов вздохнул, — Себе уже нет. А без такого доверия я не работник…

— Не пугайте меня. Давайте, для подъема настроения, я вам новости хорошие расскажу.

— Тогда пошли прогуляемся. Хорошо тут..

Махнув водителю подождать, Гущин пошел за Пастуховым по дорожке.

— В общем, Семен Николаевич поговорил кое с кем и пробил реконструкцию личности этому Полозкову. Иван Демидович, конечно, себе уже все волосы на голове выдрал и за бороду взялся, но, как выяснилось, дело стоящее. Матренин Полозкова чуть ли не под микроскоп засунул, или что у них там, и нашел, таки, какую-то связь вовне. Отследив которую удалось обнаружить такое, что весь Институт сейчас бегает как растревоженный муравейник.

— Настолько серьезно?

— Да. Я почти ничего не понял — Матренин окончательно на высокий научный стиль перешел, но судя по тому, что я разобрал, там настоящая «комната трофеев», как у серийного убийцы.

— В каком смысле?

— Сотни тысяч личностей. Личность Полозкова оттуда удалось выдернуть. Она, конечно, пережила основательный распад, но Матренин говорит, что имея хотя бы это, восстановить его теперь — вопрос техники. Они надергали кучу всего с родственников и знакомых, и собираются вернуть обществу полноценного человека, гражданина и инженера. Реабилитация, само-собой будет долгой, но, думаю, после всего пережитого, это пустяки. Так что порадуйтесь за соседей.

— Это действительно хорошая новость… А с моим наследством как? Продолжили работу?

— Да. И перспективы там есть. Но вы же не хотели, чтобы я при вас текучку обсуждал? Хотя, напоминаю про «гарантию».

— Не надо. Раньше тоже гарантия была. Я верю, что у вас там все под контролем, а большего мне и не надо. Ладно — поехали уже.

— Так быстро? Может еще погуляем?

— Зря ты признался, что отлыниваешь, — усмехнулся Пастухов, — Думаешь я в отставку подался, так теперь меня можно не боятся? Не брат. Я тебе даже так спуску не дам. А если серьезно, то Лида, наверное, извелась уже вся. Домой хочу поскорее…

* * *

Старухи на лавке замолчали, глядя на остановившуюся возле них машину. Задняя дверь открылась и оттуда вышли двое мужчин. С виду, возрастом они были не сильно старше Язькина-Молодого, но у одного виски уже были посеребрены сединой, а второй был белый как лунь.

— Мать… — спросил седой оглядывая развешенные на заборе сплетенные корзины, — А за сколько отдадите?

— А вам куды? — осторожно поинтересовалась Матрена, потому, что на секунду ей показалось, что глаза седого смотрят ей прямо в нутро, — По грибы, али для красоты?

— Жену хочу порадовать. Сто лет уж с ней никуда не выбирались. Думаю вот, по лесу прогуляться. Мне небольшую — грибники мы с ней те еще.

— Ну тогда вот эту. Ежли для супруги. Чтоб таскать не устала.

— Давайте… — седой взял корзинку, покрутил, помял проверяя как пружинит и повернулся к спутнику, — Пал Палыч — займите? А то разбаловала меня ведомственная столовка — совсем деньги с собой перестал носить.

— Да пустяки. Считайте, что подарок.

— Нет — вы от меня так дешево не отделаетесь, — седой добродушно усмехнулся и еще раз повертел корзинку в руках, — Я значит, Алексею Григорьевичу, по полтинику скидывался, а вы решили корзинкой обойтись? До дому доберусь