– Так, мелочи, – ответил я. – Что-то из этого подлинное, что-то нет, но все зависит от того, насколько подлинен сам тот, кто оценивает их подлинность.

– Возможно, и так, – не стал спорить Крым. – Но это если говорить о тех занятиях, которыми тешат себя на Притязании. У каждого свое понимание одних и тех же вещей, ты прошел всю Башню и имел возможность в этом убедиться. В широком же смысле все – Планиверсум, вся Башня, да и весь двухэтажный город тоже. Но и Юниверсум существует, только не каждый способен в него попасть.

– Мне так и объяснили, – кивнул я.

– То, что тебе там объяснили, – забудь. Выход в Юниверсум возможен и без этого. Вся эта возня лишь создает фон вокруг Юниверсума, но больше всего о нем рассуждают те, кому не суждено даже приблизиться к нему. И ты не поверишь – но он находится здесь.

Крым сделал паузу, дав мне прочувствовать момент, но я ничего не ответил: мне и понять его мысль было сложно, не то что развить. «Но не теперь, так чуть позже – и это понимание придет. Я уже ухватил его, и оно никуда не денется», – вот о чем думал я. А Крым продолжал:

– Ведь не просто же так и здесь, в самом небе, и в Севастополе – одна и та же Точка сборки. В ней Планиверсум и Юниверсум сходятся и расходятся. А я за этим наблюдаю – ну и участвую по мере сил.

Он улыбнулся и замолчал. Мы медленно опускались – я и не заметил, как по краям снова выросли стены из неприступного камня, как все ближе и ближе становились извилистые тропки, по которым нам вновь предстояло идти. Но на этот раз я, кажется, знал куда.

– Но почему ты? – спросил я, потянувшись к электрической лозе.

– Я один из исполнителей древнего соглашения, посредник между людьми и богами, хотя я никогда их не видел. В этом поколении на мне лежит великая ответственность – чтобы договор оставался в силе, чтобы небо не барахлило и не остывал подогрев. Кстати, само полотно неба подлежит регулярной замене – как и все в мире, оно изнашивается: явление Сверхъяркого небосмотра, которое ты помнишь по жизни внизу, редкие салюты в вашем городе – все эти явления, которые казались вам загадкой, имеют совсем простую природу: это всего лишь меняется полотно… – Он помолчал, задумался. – Но я люблю свою работу не за это: она тяжела и однообразна, как бы кому ни казалось, но в ней есть и кое-что прекрасное. А если уж быть совсем честным, то именно это мне и кажется в ней главным. Я встречаю севастополистов.

– Может, ты наконец скажешь мне, кто это?

Видимо, Крым ожидал большего трепета после своих проникновенных слов. Но меня все сильнее раздражали загадки – я полагал, что их пора прошла. Наступила пора Истины, какой бы неожиданной и страшной ей ни приходилось быть.

– Севастополист – это ты.

Пробуждение моря

«Я пришел сюда сам, по своему желанию. Это была моя миссия, и вот я в одном маленьком шаге от того, чтобы выполнить ее. Но зачем это было остальным? Ну ладно Фе – если поверить Кучерявому, ее миссия была в том, чтобы помочь мне выполнить мою. Но несчастный Инкер, Керчь, Тори – зачем они оказались в Башне? Зачем это было им нужно, и зачем были нужны они? Что мои друзья дали Башне, а что Башня дала им?» – вот что я хотел узнать, вот какие вопросы меня мучали на вершине.

Все это казалось ненужным, неправильным. Я не ведал, каким был ветхий мир до появления в нем богов, но они разделили его не слишком справедливо. С другой стороны – на что можно рассчитывать, пытаясь что-то делить? Пока не сузишь мир до единственного человека, он не станет идеально справедливым. Справедлив может быть только собственный мир, внутренний.

Чего я хотел? Добраться сюда. Добрался. Чего теперь ждал? Все, что случилось, уже не могло измениться, так стоило ли искать объяснения? Истину не обязательно услышать или понять, ее можно сделать. Истина не то, что мне расскажет Кучерявый. Истина – то, что идет изнутри меня, как свет, поднимающийся с ламповых полей.

– В тебе был синий огонь, – доверительно произнес Крым. – Огонь моря.

– Разве такое бывает? – усмехнулся я.

Вопрос был глупым; дойдя до той отметки своего пути, я уже много раз имел возможность убедиться: бывает все. Мы сидели в небольшой пещерке наподобие лампового сада, только здесь не было ни песка, ни воды, да и деревьев оказалось куда меньше. Возле одной из каменных стен было натянуто белое полотно, перед ним стояли в несколько рядов маленькие стульчики. Мы сидели на соседних и смотрели в глаза друг друга.

– На самом деле ты еще не настоящий севастополист, – продолжал мой спутник. – То есть не свершившийся.

– Значит, я теперь как Инкерман? Он не смог зажечь лампу и сходит теперь с ума, не став…

– Не в этом дело, – перебил Кучерявый. – Не каждый, кто принесет сюда лампу и даже зажжет ее, становится севастополистом. Но ты действительно можешь стать им.

– Откуда ты знаешь? – усмехнулся я.

– Я ведь вел тебя и знаю про твой огонь. Знаю, как ты действовал, чем руководствовался и о чем мечтал. Я просчитал вероятности твоего поведения, и индекс севастополиста – конечно, весьма условный – в тебе по-настоящему высок.

Он сделал вид, что задумался, но на самом деле просто выдержал паузу, чтобы произвести впечатление: Кучерявому нравились такие жесты. Хотя он не мог не заметить, что я просто сидел и терпел, ожидая, когда он продолжит.

– Ты расслабляешься здесь пока, ты заслужил хорошую передышку. Но так не будет постоянно, и твое нахождение здесь скоро приблизится к концу. Ты достойный человек, но пока что просто дошедший. Есть еще один фактор, который сделает тебя тем самым севастополистом – или не сделает, здесь уж важен твой собственный выбор.

– И где то новое пекло, куда предстоит прыгать? – иронично спросил я. Крым тут же замахал руками, подпрыгнул на своем стуле, словно его до глубины души возмутило мое предположение. Его голос стал ощутимо громче.

– Что ты, больше никакого пекла! Севастополист – это… Понимаешь, севастополист – это состояние, это не цель. К тому, чтобы стать им, не нужно стремиться, в этом нет выигрыша или проигрыша, севастополист вне таких категорий. Ты уже сделал то, что был должен, – донес свою