Б о ч к о в (посмотрел на него). Был, брат, ничего не скажешь. Тоненький был, щелкоперистый… вроде тебя. Но это все прошлое, ты к настоящему ближе, а то байки начнем друг другу рассказывать — ночи не хватит.

Ю р а. Дело в том, что мы с Милой (с отчаянием) любим друг друга и решили…

Б о ч к о в. Постой… Погоди… Как — любим? Что решили? Ну, времена, ну, молодежь! А вы родителей спросили? (Решительно направляется к двери.) Ма-ать! (В дверях.) Оклад у тебя какой?

Ю р а. У меня нет оклада. Я — внештатный.

Б о ч к о в (поперхнувшись от неожиданности). Внештатный? Ты… ты… Да как у тебя совести хватает не то что заикаться — подумать даже о таком! Ты куда пришел? К кому? В Дом колхозника, в чайную к инвалидам? Ну, времена, ну, молодежь… Сам сообрази, какие у тебя могут быть перспективы в жизни, если ты — внештатный?

Ю р а. Я хочу поступить на заочное отделение института журналистики, и тогда… Мила говорит, что лирический очерк — это моя стихия!

Б о ч к о в. А лопать вы, извиняюсь, что будете — стихию? Этого она тебе не сказала? Нет, брат, вижу, что тебя еще жареный петух не клевал! Родина, она, брат, от нас с тобой не лирики требует! (Вынимает удостоверение, дает его Юре.) Читай!

Ю р а (берет, смотрит). Тут написано, что вы директор музея…

Б о ч к о в. Правильно! Штатный!! Руководящий работник! Так что, я должен лирикой заниматься? Извини! Руководить должен. Политику направлять! А твое дело какое? Раз ты газетчик-журналист — обязан обществу помогать, родимые пятна капитализма выкорчевывать, а не лирику разводить… Стихия!

Ю р а. Мне уже говорили…

Б о ч к о в. Тем более!! Критику, брат, каждый прочтет, любому лестно, как соседа разделывают, — глядишь, почет тебе будет от народу, ну, и денежки. Забыл, как его, фельетонист один есть в Москве, фамилия вроде итальянская — вот артист, сукин сын! Никого не щадит! Куда только не забирался, кого не клеймил… С опасностью, можно сказать, для жизни… Архиереев даже! На весь Советский Союз гремит! Так и ты…

Ю р а. Что — я?

Б о ч к о в. Загреметь должен. По секрету сказать — на повышение иду. Сапожников новый у нас, слыхал разговор? Друзья детства… А поскольку так — зять у меня должен быть фигура! Высмотри пятнышко какое-нибудь породимей да и вдарь фельетончик! Знаешь, как это у нас, невзирая на лица… Сразу тебе и слава, и почет. Не обижайся, о дочке забочусь. Да и свой, брат, авторитет терять не хочу.

Ю р а. Откуда же пятно взять? Нет таких в нашем районе…

Б о ч к о в. Как — нет? Значит, зеваешь, мимо проходишь! Думаешь, кто они, конкретные носители? Так вот прямо в руки даются? Нет, брат, они маскируются, делишки свои фразой высокой прикрывают, документики у них чистенькие… А ты рой, ищи! Настоящий газетчик, как собака, носом чует! На манер сыщика! Сам испытал. Так вот, друг, отличишься — дочка твоя, нет — не взыщи. Министерского сынка отхватим, не меньше.

Ю р а (очень взволнованно). Но как же так? Мы с Милой любим друг друга… Где ж я эти самые пятна найду?

Б о ч к о в. Эх, ты, газетчик! Учить тебя! (Кричит.) Ма-ать! Бредень готов? (Хочет выйти.)

Ю р а. Нет, стойте! Стойте! Я вам докажу… Я… Я…

Б о ч к о в (не слушая, кричит). Мать, каша готова? Каша где? (Хочет выйти.)

Ю р а. Нет, погодите! (Вдруг.) А с природой как же?

Б о ч к о в (задержался). С какой природой?

Ю р а. Описывать я ее люблю… (С тоской.) Солнце… Звезды… Цветы…

Б о ч к о в. Сады-садочки, цветы-цветочки. По людям, по людям бей!

Ю р а. По людям? (Напряженно думает, ищет сочувствия у Бочкова.) Которые мешают? Цветы топчут? Звезды заслоняют? Да?

Б о ч к о в. Во-во… Дошло наконец…

Ю р а. Понял! (Жмет ему руку.) Большое вам спасибо!

В дверях показывается  М и л а.

М и л а. Согласился?

Б о ч к о в. Убедил. Парень с головой, сразу видно.

М и л а (в восторге визжит). Урра! (Вбегает в комнату, повисает у отца на шее, осыпает его поцелуями.) Я знала! Я говорила! Мама! Костя! Согласился! Согласился!

Появляются  Л ю б о в ь  М и х а й л о в н а, К о с т я, за ними — Д у н я ш а.

Д у н я ш а. Дождалась счастья наша Милочка…

Л ю б о в ь  М и х а й л о в н а. Молоды вы очень… Ну, да ладно! Вам жить, не нам! (Юре.) Дайте я вас поцелую, Юрочка!

Ю р а. Простите, не могу.

Л ю б о в ь  М и х а й л о в н а. Почему?

Ю р а. Я должен немедленно идти в редакцию. Неделю буду просить, но добьюсь.

М и л а. Чего, Юра?

Ю р а. Тебя, Мила!

М и л а. Но я же здесь, Юрочка!

Ю р а. Из милости не хочу! Конечно, я не министерский сынок, но… Вы увидите! Прощайте! (Бежит к двери.)

М и л а. Куда ты? А очерк твой? (Собирает листки, сует Юре.)

Ю р а (бросает листки на пол). Конец лирике!

М и л а. А как же Сапожников?

Ю р а. Зачем мне знакомства? Папа твой правильно сказал: счастья каждый должен добиваться сам! Я… Я добуду! Верь мне, Милочка! (Исчез.)

М и л а (отцу). Что ты ему сказал, папа? Ты же согласился?

Б о ч к о в. Это он согласился со мной!

Д у н я ш а. Э-эх… родному дитю…

М и л а. Так, значит, ты… Юра! Юра! (Хочет бежать вслед.)

Б о ч к о в. Стой! (Обнимает ее, вдохновенно.) Не торопись, дочка… Прошу тебя, не торопись… Помни: ты — Бочкова. Твой отец — Бочков. Бочков Иван Филиппович! Заслужить надо!

М и л а (отрываясь от отца). Что я, премия, орден какой? Я люблю его, понимаешь, люблю! Юра, Юра! (Убегает.)

Пауза.

Л ю б о в ь  М и х а й л о в н а. Эх, Ваня, Ваня! Забыл ты свою молодость!

Бочков грозно глянул на Любовь Михайловну. Звонит телефон.

Б о ч к о в (в два прыжка оказывается у телефона, хватает трубку). Слушаю. (От волнения отчаянно машет рукой окружающим.) Тсс!

Присутствующие повторяют друг другу этот жест. Наступает мертвая тишина. Неожиданно весело, задорно начинает куковать на часах кукушка.

(С ужасом, ей.) Тсс…

И сейчас же в трубке слышится голос, приятный, глубокий.

Г о л о с  С а п о ж н и к о в а (по телефону). Ваня? Ты мне звонил?

Б о ч к о в. Звонил, Федор Тимофеевич. Напоминал — все готово. Простите.

Г о л о с  С а п о ж н и к о в а. Это что за «простите»? А ну-ка, давай по-старому, на «ты»! Школу, что ли, забыл?

Б о ч к о в. Я? Забыл? (Зажав трубку, окружающим счастливо.) Вот она, молодость моя! Вернулась! (В трубку, с порывом.) Да разве можно забыть такое? До сих пор опомниться не могу… Я, можно сказать, и вы… Ведь было же все, было… Уроки, переменки, звонки-звоночки… Помнишь? (С трубкой в руках скачет на корточках, напевая в трубку.) «Баба сеяла горох, прыг-скок, прыг-скок…»

К о с т я (в тон). «Обвалился потолок, прыг-скок, прыг-скок…»

Смех в трубке.

Г о л о с  С а п о ж н и к о в а. А помнишь, как дразнили нас?

Б о ч к о в (в полном восторге, оставаясь на корточках). Помню… Помню! Меня — Зябликом, а тебя… А вас… (Запнулся.) Забыл… Забыл…

К о с т я (шепотом). Папа… ты же сам нам рассказывал… Кочергой его дразнили.

Бочков отмахивается.

(Сложив ладони рупором, отцу.) Ко-чер-гой!