— Кошелеву, — подсказал я.

— Да, Дарью Кошелеву надо допросить. И не в доме допросить, а здесь, по всей форме. Только прежде постараюсь узнать, не проходила ли она хотя бы по какому делу о растлении.

А вот это он здорово придумал! Если мои догадки верны и если её нелёгкая жизнь нашла своё отражение в бумагах губного сыска и губной стражи, побудить Дашу к откровенности это изрядно поспособствует.

— Устроим ей с Погореловым очную ставку, — продолжал Шаболдин блистать розыскной премудростью. Очевидность такого решения совсем не умаляла его верности. — В Минск я тоже напишу, пусть пришлют, что у них там по Красавиной. А потом поглядим, что и как, — бодро закончил он.

— У вас-то, Борис Григорьевич, какие новости? — я решил, что пора и приставу со мной делиться.

Новости у Шаболдина имелись. Он выяснил, что следить за тем, чтобы графин с водой в спальне Гурова к моменту отхода его ко сну был всегда наполнен, входило в обязанности Смиглого. Днём воду в графине могли пополнять и горничные, но вечером Смиглый выливал всю остававшуюся в графине воду и наполнял его заново. Похоже было, что яд в графин добавили ночью, причём уже после того, как Гуров хотя бы раз отливал воду из графина в стакан — иначе бы в графине просто не хватило места для того количества яда, каковое, как высчитал губной прозектор, убило Гурова. Вероятность того, что часть воды из графина убийца вылил, Шаболдин считал малой — в самой спальне вылить воду было просто некуда, а заходить в имевшийся там хозяйский ватерклозет означало бы для отравителя лишнее время на месте преступления и проистекающий отсюда повышенный риск быть замеченным. Проще всего добавить в воду яд было бы, конечно, самому Смиглому, но обсудив такое предположение, мы с приставом его отвергли. Да, со смертью хозяина Смиглый получал сколько-то по завещанию, скорее всего, те же триста рублей, что Гуров завещал ему раньше, но, во-первых, знал сам слуга о том или нет, установить невозможно, а, во-вторых, гибель Гурова влекла за собой и немалые неприятности для Смиглого — под вопросом оказалось сохрание им места в доме, а в его года искать себе новую службу не так-то и просто.

Оставался ещё вопрос, кто подкинул яд Погорелову, но тут нам с Шаболдиным пришлось признать, что в этом мог отличиться вообще кто угодно — в суете вокруг внезапного недуга Гурова, вызова врача и смерти хозяина дома заскочить незамеченным в гостевую комнату труда никому не составило бы.

Так или иначе, розыск по убийству отставного палатного советника Гурова на месте не стоял. Шаболдину и мне удалось раскопать сведения, которые в конечном итоге должны привести нас к раскрытию дела, мы с приставом имели ясное представление о том, как этими сведениями распорядиться для добычи сведений новых, более полных, ожидалось получение ответов на запросы Шаболдина в Московскую и Минскую городские губные управы. И до прихода этих ответов от меня по розыску ничего пока что не требовалось, так что я со спокойной совестью мог заняться другими своими делами.

Первым из этих дел стал поход к издателю Смирнову, с которым меня познакомил князь Белозёрский, когда шла подготовка к изданию «Слова о полку Игореве». Несколько рассказов о войне со шведами я посчитал готовыми к обнародованию и решил договориться со Смирновым об их издании. Рассказы, увы, пойдут без иллюстраций — объяснить Оленьке, никогда, слава Богу, войны не видевшей, что и как надо тут изображать, я даже не попытался ввиду полной бесполезности такого занятия. А ещё я по здравом размышлении отказался от идеи написать о поиске Бессонова — «Усть-Невского маньяка», посчитав неправильным выдавать публике исключительно свой собственный взгляд на происходившее, пока живы и здравствуют многие участники этой истории. Записки сделал, больше для себя самого, чтобы потом не забыть какие-то моменты за давностью, потом когда-нибудь приведу их в порядок и, глядишь, издам в виде мемуаров… Зато определился со сказками, и как только будет свободное время, напишу их быстро.

Иван Фёдорович Смирнов, полный краснолицый господин лет пятидесяти с признаками явного нездоровья в наружности, за дело взялся основательно. Пролистав лежавшие в укладке рассказы, выбрал самый из них короткий, «Кошкин Дед», и испросил моего дозволения прочитать его прямо сейчас. Получив просимое, он предложил мне угощение в виде кофе со сладостями и принялся читать.

— Замечательно, Алексей Филиппович, просто замечательно! — отложил Смирнов рукопись. — Вы не станете возражать, если рассказы ваши я напечатаю небольшими дешёвыми книжками? Дело в том, что ко мне обратилось Общество по распространению в народе книжного чтения и заказало отбор действительно хороших и при том небольших произведений, чтобы их чтение было простым людям в интерес и пользу, одновременно не вводя в большие траты. По крайней мере, рассказ про Кошкина Деда я нахожу более чем подходящим под такие условия. Но, разумеется, я опубликую ваши рассказы и в «Русском слове», уверен, они и там не потеряются.

— Никаких возражений, Иван Фёдорович, — согласился я. Согласился, чего уж там, с удовольствием — журнал «Русское слово» чрезвычайно популярен среди русской читающей публики, и публикация в нём — своего рода знак качества. А уж крупный тираж для массового простого читателя — это просто мечта любого автора.

— Что же, Алексей Филиппович, в таком случае обсудим ваш гонорар, — всё же Смирнов являл собой ту ещё, выражаясь подзабытым языком моей прошлой жизни, акулу бизнеса, и денежные вопросы никогда не упускал из внимания.

Гонорары мои мы со Смирновым обсуждали без особого оживления — я сразу сказал, что вопрос этот меня не настолько заботит, чтобы торговаться за каждую копейку, Иван Фёдорович резонно заметил, что любой труд должен быть оплачен, а любое вложение денег должно приносить прибыль.

— Много, Алексей Филиппович, я на ваших рассказах не заработаю, — откровенно говорил Смирнов, — да и растянется это надолго, поэтому сильно больших денег заплатить вам не смогу, особенно вперёд. Но если вы согласитесь получить вперёд, скажем, не более половины гонорара, то на его общий размер ваше согласие повлияет очень даже существенно и в лучшую для вас сторону.

Сошлись мы с Иваном Фёдоровичем на полутора тысячах рублей за шесть рассказов, причём пятьсот рублей он выплачивал мне немедленно по заключении между нами