Шрифт:
Закладка:
- Саш, спасибо, что приехал, но у меня нет времени на разговоры, нужно все убрать, помыть…
- Мать вроде заказывала уборку на завтра.
- Я отказалась. Справлюсь сама, заодно отвлекусь. Спасибо, правда, вы многое для нас сделали сегодня, - тянусь к сушилке, чтобы поставить тарелку, и не чувствую рук, посуда летит на пол, ноги подкашиваются.
Я слышу Доронинский голос, пытаюсь обернуться, ответить, но все происходит словно в плотном, густом тумане. Он заполоняет собой пространство, начиная темнеть, в конечном итоге превращаясь в черную, непроглядную тьму.
***
Открываю глаза, лежа на кровати. Надо мной незнакомый потолок, как и вся комната в целом. Я чувствую в ней чужое присутствие. Поворачиваю голову, не зная, как реагировать. У кровати стоит ребенок. Держится за одеяло, с интересом наблюдая за моими эмоциями.
Приподымаюсь на локти, оглядываясь в помещении. Большая, светлая комната с огромной кроватью и выходом на балкон, арочные окна которого доходят до пола.
- Привет, - касаюсь затылка, чувствуя легкое головокружение.
- Здравствуйте, - деловито произносит мальчишка, прищуриваясь, - а вы кто?
- Я? – улыбаюсь. - Марина. А тебя как зовут?
- Данила.
Нервно усмехаюсь, трогая свое лицо, параллельно продолжая рассматривать ребенка во все глаза. Данил… Даниил. Поджимаю губы, ощущая прилив щемящей нежности, перемешанной с отчаянием и слезами. Горькими, терзающими душу.
- Ты няня? – проводит пальчиком по моему запястью.
- Нет, - качаю головой, все еще находясь в растерянности.
- А кто? Я тебя не знаю.
- Гость, - улыбаюсь, прикусывая верхнюю губу, - гостья.
- Ты будешь у нас жить?
- Нет.
- Жаль. Ты класивая.
- Спасибо, - опускаю ноги на паркет и смотрю на часы - пять утра. - Ты почему не спишь?
- Плогуливаюсь, - выставляет вперед одну ногу, и только сейчас я обращаю внимание на то, как он одет. Футболка, шорты задом наперед и один носок.
- Хочу кушать, а баба спит. Ты должна меня поколмить.
- Ну если должна… - хочется рассмеяться, но я стараюсь ему подыгрывать. - Где у вас кухня?
- Пойдем. Я покажу.
- Идем.
Спустившись с третьего этажа и пройдя огромную гостиную размером с мою нынешнюю квартиру в Питере, мы оказываемся в столовой и уже оттуда, через смежную дверь, заходим на кухню.
- Готовь.
- А «пожалуйста»? – упираюсь ладонями в столешницу.
Данил поджимает губы, слегка надувая щеки.
- Я хочу блинчики.
- Нужно сказать: пожалуйста, – присаживаюсь на корточки.
- Блинчики. Блинчики! – тон становится капризным, а в уголках глаз появляются слезинки.
- Данил! – Сашкин внезапно появившийся голос вмиг отбивает у ребенка всякое желание канючить.
- Пожалуйста, - хлюпая носом и вытирая слезы, но раздувая щеки еще больше.
Оборачиваюсь к Доронину и, выпрямившись, пробегаю ладонями по подолу платья.
- Доброе утро, - кивает и, обогнув стол для готовки, расположенный в центре, подходит к кофемашине, - повариха сойдет с ума, увидев нас тут в такую рань.
- Доброе. Он просил есть, и я подумала…
- Да, есть он хотел, насильно не засунешь, а тут такое желание…
Доронин ухмыляется, а Даня подбегает к нему, обнимая за ногу.
- Как я тут оказалась?
- У тебя переутомление. Был жар.
- Я простыла еще в Петербурге. Слушай, только сейчас подумала, заражу же, - киваю на ребенка.
- Он сам кого хочешь заразит. Да? – смотрит на сына.
- Дя! - громко и деловито.
- А у вас весело.
- Обхохочешься. Ты когда улетаешь?
- Хотела завтра.
- Ладно. Так что с блинами?
Доронин
Узнать о том, что она в городе, было странно. Именно странно, потому что я не мог передать своих чувств иначе. Хотелось молчать. С момента нашей последней встречи прошло восемь лет. Косвенно я знал, как складывалась ее жизнь. Она действительно вышла замуж и, возможно, была счастлива, хотя бы потому, что избавилась от меня. Вероятно, это избавление принесло ей облегчение.
Пальцы сжимали и разжимали авторучку, уже минут двадцать нависающую над стопкой бумаг, в которых я должен был разобраться и подписать. Только вот сил и желания что-либо делать не было. Мысли поедали сознание со страшной, одолевающей разум силой.
Хотелось ее увидеть, да, именно взглянуть вживую. Ужасное событие, которое заставило ее вернуться на пару дней. Трагичное. Только вот под ворохом своих размышлений я отодвигал причину на как можно более дальний план. Временами мне казалось, что она вернулась не только поэтому, но я знал, что вру себе.
Вру и врал многие годы. Врал о том, что забыл, о том, что больше ничего к ней не чувствую. Врал о том, что работа спасает, о том, что только так я могу жить по-настоящему. Но проблема в том, что я не жил, все, что меня окружает, тяжелое бремя, от которого временами хочется избавиться, но, конечно, я этого не сделаю. Не сделаю никогда, даже ради нее, на кону слишком большие ставки. Это система. Система, которая затянула, и из которой просто нет выхода. И дело не в страхе и событиях которые, вероятно, произойдут, выйди я за рамки круга, нет. Дело во мне и моих взглядах.
Цели и стремления, которые слишком давно выставили себе ориентир, неспособный конкурировать ни с чем. Даже она на это не способна.
На кладбище Марина выглядела так же, как в день нашего с ней расставания. Раздавленная, сломленная непомерным для ее плеч грузом.
У меня было слишком много запланированных месяцами ранее дел, от которых я не мог отмахнуться. Пропустил поминки, да и практически сами похороны. Приехал, когда смог, когда город уже погрузился в темноту ночи. Мама была еще у Баженовых, но уехала сразу, как только я перешагнул порог этой квартиры.
Марина мыла посуду. Натирала тарелки до блеска, старалась держаться, а у самой дрожали губы. Мартынова подлила масла в огонь, но не настолько, чтобы упасть пред ней в обморок. Хотя Маринкино падение перевернуло во мне все внутренности. Я испугался за нее, вновь ощутив это пожирающее чувство. Анфиска еще пожалеет о самовольности, но это будет потом.
Ведь когда ты смотришь на бледное, исхудавшее лицо, видишь плотно закрытые глаза, обрамленные длинными ресницами, то ком сам подступает к горлу.
Врач, конечно, приехал незамедлительно, и я не думая забрал ее в свой дом, а увидев ранним утром в Данькиной компании, не знал, как реагировать. Все смотрелось слишком гармонично.
