— Куда? В Москву?

— Да хоть бы и в Москву! А что особенного?! Ведь не посадят же меня. К политике я отношения не имею...

— А свобода?

— На фиг мне свобода! Я хочу покоя... И вообще, зачем нужна свобода, когда у меня есть папа?!

— Ты даешь!

— Нормальный человек, он и в Москве свободен.

— Много ли ты видела нормальных?

— Их везде не много.

— Ты просто все забыла. Хамство, ложь...

— В Москве и нахамят, так хоть по-русски.

— Это-то и страшно!..

— В общем, жизни нет. На Рафу полагаться глупо. Он такой: сегодня на коленях ползает, а завтра вдруг исчезнет. Где-то шляется неделю или две. Потом опять звонит. Явился как-то раз, снимает брюки, а трусы в помаде. Я тебе клянусь! Причем его и ревновать-то бесполезно. Не поймет. В моральном отношении Лоло на этом фоне — академик Сахаров. Он хоть не шляется по бабам...

Я спросил:

— А Лева?

— Левка молодой еще по бабам шляться.

— Я спросил — как Левушка на этом фоне?

— А-а... Прекрасно. У него как раз все замечательно. И с Рафой отношения прекрасные. И с попугаем, когда тот в хорошем настроении... Как говорится, родственные души...

Я помахал рукой знакомому художнику. Его жена уставилась на Мусю. Так, будто обнаружила меня в сомнительной компании. Теперь начнутся разговоры. Впрочем, разговоры начались уже давно.

Однако настроение испортилось. Я заплатил, и мы ушли...

Прошла неделя. Где-то я услышал, что Муся ездила в советское посольство. Просилась якобы домой.

Сначала я, конечно, не поверил. Но слухи все усиливались. Обрастали всякими подробностями. В частности, Рубинчик говорил:

— Ее делами занимается Балиев, третий секретарь посольства.

Я позвонил Марусе. Спрашиваю:

— Что там происходит?

Она мне говорит довольно странным тоном:

— Если хочешь, встретимся.

— Где?

— Только не у магазина «Днепр».

Мы встретились на Остин-стрит, купили фунт черешен. Сели на траву у Пресвитерианской церкви.

Муся говорит:

— Если тебя со мной увидят, будешь неприятности иметь.

— В том смысле, что жена узнает?

— Не жена, а эмигрантская, пардон, общественность.

— Плевать... Ты что, действительно была в посольстве?

— Ну, была.

— И что?

— Да ничего. Сказали: «Нужно вам, Мария Федоровна, заслужить прощение».

— Чем все это кончилось?

— Ничем.

— И что же будет дальше?

— Я не знаю. Я только знаю, что хочу домой. Хочу, чтоб обо мне заботились. Хочу туда, где папа с мамой... А здесь? Испанец, попугай, какая-то дурацкая свобода... Я, может быть, хочу дворнягу, а не попугая...

— Дворняга, — говорю, — у тебя есть.

Маруся замолчала, отвернулась. Наступила тягостная пауза. Я говорю:

— Ты сердишься?

— На что же мне сердиться? Встретить бы тебя пятнадцать лет назад...

— Я не такой уж старый.

— У тебя жена, ребенок... В общем, ясно. А просто так я не хочу.

— Да просто так и я ведь не согласен.

— Тем более. И хватит говорить на эту тему!

— Хватит.

Черешни были съедены. А косточки мы бросили в траву.

Чтобы прервать молчание, я спросил:

— Ты хочешь рассказать мне о своих делах?

И вот что я услышал.

В августе у Муси началась депрессия. Причины, как это обычно и бывает, выглядели мелкими. Известно, что по-настоящему страдают люди только от досадных мелочей.

Соединилось все. У Левушки возникла аллергия к шоколаду. Рафаэль не появлялся с четверга. Лоло сломал очередную клетку из тяжелой медной проволоки. Счет за телефон был не оплачен.

Тут как раз и появилось объявление в газетах. Все желающие могут посмотреть отечественный фильм «Даурия». Картина демонстрируется под эгидой нашей миссии в ООН. Свободный вход. По слухам, ожидается шампанское и бутерброды.

Муся вдруг решила, что пойдет. А Левушку оставит родственникам.

Зал был небольшой, прохладный. Фильм особенного впечатления не произвел. Стрельбой и гонками американских зрителей не удивишь.

Зато потом их угостили водкой с бутербродами. Слух относительно шампанского не подтвердился.

К Мусе подошел довольно симпатичный тип лет сорока. Назвался:

— Логинов Олег Вадимович.

Поговорили о кино. Затем о жизни вообще. Олег Вадимович пожаловался на дороговизну. Сказал, что качество в Америке — ужасно дорогая штука. «Недавно, — говорит, — я предъявил своему боссу ультиматум. Платите больше, или я уволюсь».

— Чем же это кончилось? — спросила Муся.

— Компромиссом. Зарплату он мне так и не прибавил. Зато и я решил, что не уволюсь.

Муся засмеялась. Олег Вадимович казался ей веселым человеком. Она даже спросила:

— Почему среди людей гораздо больше мрачных, чем веселых?

Логинов ответил:

— Мрачным легче притворяться.

Потом вдруг спрашивает:

— А могу ли я задать вопрос, что называется, приватный?

— То есть?

— Проще говоря — нескромный... Как это случилось, уважаемая Мария Федоровна, что вы на Западе?

— По глупости, — ответила Маруся.

— Папаша ваш — солидная фигура. Мать — ответственный работник. Сами вы неплохо зарабатывали. Алиментов, извиняюсь, выходило ежемесячно рублей по сто...

— Не в деньгах счастье.

— Полностью согласен... В чем же? От политики вы были далеки. Материально вам хватало. Жили беззаботно... Родственников захотелось повидать? При этаких доходах родственников можно было выписать из-за границы — к нам...

— Не знаю... Дура я была...

— Опять же полностью согласен. Тем не менее какие ваши планы?

— В смысле?

— Как вы собираетесь жить дальше?

— Как-нибудь.

Тут Муся спохватилась:

— Я Америку не хаю. Мне здесь нравится.

— Еще бы, — поддержал товарищ Логинов. — Великая страна! Да мы-то здесь чужие, независимо от убеждений.

Маруся вежливо кивнула. Ей понравилось размашистое «мы», которым Логинов объединил их: эмигрантку с дипломатом.

— Может, я обратно попрошусь. Скажу — простите меня, дуру несознательную...

Логинов подумал, усмехнулся и сказал:

— Прощение, Мария Федоровна, надо заслужить...

Маруся поднялась и отряхнула юбку. С Квинс-бульвара доносился гул автомашин. Над крышами бледнело догорающее солнце. В тень от пресвитерианских башен налетела мошкара.

Я тоже встал:

— Так чем же это кончилось?

— Они мне позвонили.

— Кто — они?

— Два типа из советского посольства.

Я сказал:

— Идем, расскажешь по дороге. Может, выпьем кофе где-нибудь?

Маруся рассердилась:

— А киселя ты мне не хочешь предложить?..

Мы оказались в баре на Семидесятой. Там грохотала музыка. Пришлось идти через дорогу к мексиканцам.

Я спросил:

— Так