Шрифт:
Закладка:
▪ ▪ ▪
Плохо, как когда выпил и плачешь. Но я не выпил и плачу. Как же мне плохо.
И это пройдет. Как плохо… Хоть бы это плохо осталось где-то позади. Покойные залежные орут во мне. В но-о-о-очь порхнули похоронки.
MRAK TVOIH GLAZ 2019
А вообще где-то в ноябре есть разлом, в который проникает тоска и растерянность. Кажется, пробирается. Пока намерена отбиваться, а дальше – посмотрим.
Интересно. А сквозь землю, сырую, плотную, слышен мир? Я готова к погребению. Каждая осень хоронит меня. Каждая осень новая – горсть земли, брошенная на деревянное небо. Призракология и туманы. Осень умеет меня немного убивать.
Вопрос из зала для Негарестани: «Дарья Дугина, ты выйдешь за меня замуж?» – конечно, должен стать главным философским мемом года (правильный ответ: «Да, но если выучишь “Циклонопедию” по-английски и будешь говорить цитатами из нее»). Ну, и триггером нового конспирологического витка вокруг треугольника Дугин-Негарестани-Лэнд[159].
Я надеюсь, что очень скоро я буду бродить по городам спокойно, и запутается ветер в волосах, и утонет Петроград в настойчивости моего шага, и расцветут воды чудесными переливами, и залив снова обратится Финляндией, а я доеду до Петрозаводска, и Карелии, и на одно дыхание больше стану вновь рисковать[160], и во всем будет свобода (не знаю, что она есть – но так говорят).
▪ ▪ ▪
Это будет весна, это будет порядок, это буду я, добившаяся целей.
А пока я на фронте, и чем сильнее битва, тем сильнее мне хочется оказаться в этом тайнике моих фантазий, который показываю маленьким отблеском в неумелых словах.
Хочется найти союзника в битве.
▪ ▪ ▪
Питер в феврале – это особое состояние: в нем можно вскрыть капканы, лабиринты, изможденные улицы, грязные носики сапог, прохладу в ногах, холодный ветер, смутное небо, ледяные реки, на которые начинаешь злиться, зная, что они поглотят тебя и никак не помогут выжить тут, ледяная корка тротуаров, узких и совсем маленьких, выломанная оградка на набережной канала Грибоедова, большие дома, угрожающие глаза коммуналок, кашель, греющие своим светом теплые закоулки уютных кофеен, книжные магазины, в которые входишь в пуховиках и дубленках, а уходишь с ними, да еще с большой гроздью книг, которые внезапно хочется читать все и одновременно (какая решительность!). Это скитание и свет фонарей, которые шепчут о былом, которые становятся проводниками в начало хотя бы ХХ века (а если прочесть много воспоминаний о башне Вячеслава Иванова[161] – то переносят сразу же в те дионисийские вечера, да и город предстает как текст, который можно прочесть несколько раз).
Вечера Петрограда – это всегда заговор. Кажется, что где-то здесь, рядом есть счастье, и оно призрачно. Ускользает – то через дворы, закрытые ныне, то через стены домов без окон (обрубленные дома). Холоднее становится ветер. Ты засыпаешь и снова совсем скоро просыпаешься в холодном утре, которое хочется исчертить планами и календарными завоеваниями. По утрам хочется в библиотеку и в важные учреждения, к 16-ти эта жажда проходит, перекатывается неспешно холодный день. Петроград, ты поступал со мной жестоко, но чем большей жестокостью обжигал ты меня, тем более преданной я становилась.
Петроград, я стою на коленях перед тобой. Подставляя правую щеку. Пусть теперь я так далеко. Но я вся во власти твоей. Грезы мои – власть твоя. Ты стал тайным правителем моей внутренней обители.
Когда все внутри – огненное, тьма обступает сильнее. Мрак, петроградский мрак, и призрак Изабель плачет у опаленной реки. Я готова выжить.
Наша страна – это страна смерти. А там, где смерть, там истина.
Заживо жертвы свои он привязывал путами к трупам
Так, чтобы руки сплелись и уста к устам прижимались, —
Пытки мучительной род, убивавший медленной смертью
Тех, кто в объятьях лежал среди тленья, гноя и смрада.[162]
Люблю Петроград за то, что зимой он все время темный. За то, что в январе в 9 утра еще останки ночи. За то, что сумрачно и можно в этой ночи теряться. Люблю его за бесконечные полярные (почти) одеяния. За холод, за маленькие пространства, за улицы и пешеходные переходы, которые у́же московских. За то, даже за то, что бесконечно ценны там дни без осадков. За то, что снег красиво вьется над струнами проводов. За то, что там всегда ты иной. За эти парикмахерские и ровные скосы челок, за неспешный шаг. За то, как выглядит река у Лахты в 16 часов и чуть позже. За то, что страшно смотреть на обглоданные бетонные столбы в воде. И на красивый закат страшно смотреть. За то, что я преодолела ошибки, совершенные в том городе, или хотя бы попыталась переписать историю и больше к ней не возвращалась.
Но вечно тянет меня в тот город. А я отдаю ему свой огонь. Который оседает на влажной плоскости тротуара.
По ночам хочется в Сестрорецк. Поезд остановился на станции Чудово. В пакете – гречишный хлеб, теперь он ассоциируется с СПб. Как и чай в эркере Серебряного века.
▪ ▪ ▪
Я никогда не работала так интенсивно, я никогда не была так внимательна к своему времени – а нужно быть еще интенсивнее и внимательнее. Мне нужны сменные батареи, я, кажется, угадала, где находится тот канат, ведущий к человеческому и выше. Мне бы меньше синяков под глазами, нервного передергивания (оно у меня появилось вместе с нервным тиком). Я – будто бы огромное тело свежего утопленника, которое разбухает и становится шире, шире, шире, чтобы объять весь мир!
Сложно. Да. А ты хочешь легкого? Если ответишь – «да», ты заблуждаешься.
Тело не выдерживает – нет, выдерживает. Даша, научи правильно им управлять, твой нервный тик от слабости твоего рулевого управления? Слишком много заданий? Нет, всегда будет слишком много – научись выполнять. Слишком суетно? Твоя вина. Слишком запутанно? Ты на войне, тут нет оправданий, распутай сложные нити – научи свое тело слушать тебя. Научи его ходить быстро, не подводить тебя и летать высоко. Даша, если через час тебя не станет, то ты
