Шрифт:
Закладка:
Карьера Майера началась в послевоенные годы, вплоть до 1840-х годов он был признан единственным «своим», русским виртуозом, несмотря на «нерусское» происхождение. Показательно, что когда в 1842 году в Петербург приехал Лист, то его партнером по ансамблю стал именно Майер, единственный, кто смог сравниться с ним по уровню виртуозности. Его ценили в обществе за дар преподавания, он всегда сохранял спокойствие и уважительно относился к ученику. Газета «Санкт-Петербургские ведомости» в 1845 году отмечала: ученики Майера — «лучшие дилетанты столицы — виртуозы на фортепианах (и их весьма немало)»[65]. Видимо, он унаследовал от Фильда интерес в первую очередь к музыкальному совершенству интерпретации, нежели к техническому. В этом они были похожи с Глинкой. Майер рассказал Глинке об «истинном» искусстве, которое ценили просвещенные русские аристократы и совсем не знала широкая публика. Майер впервые познакомил Глинку с музыкой тех композиторов, которых уже тогда именовали классиками, — Бетховена, Моцарта и Керубини, чуть позже Мендельсона. По-видимому, в это время совершается переворот в сознании Мишеля — он услышал сложную музыку, которая полностью построена на имманентных, то есть внутренних, законах искусства. В то время быть пианистом почти всегда означало быть еще и композитором. Майер провоцирует своим примером Глинку на занятия композицией. Его первые попытки относятся еще ко времени занятий с Цейнером, но тот отпугнул юношу муштрой. А Майер, наоборот, завлек в путы сочинительства — своими тонкими объяснениями устройства музыки и ее воздействия.
За два года Мишель сделал значительные успехи. На выпускном публичном экзамене 3 июля 1822 года он исполнил модный тогда Концерт а-moll виртуоза Иоганна Непомука Гуммеля{77}. Майер аккомпанировал ученику на втором рояле. Выбор концерта был не случаен. Как раз в этот год великая княгиня Мария Павловна пригласила виртуоза Гуммеля в Петербург. В начале 1822 года, еще до экзамена, дядя Афанасий, видя успехи любимого племянника, повез его на аудиенцию к знаменитости. Событие экстраординарное! Это как сегодня попасть на индивидуальный мастер-класс к самому известному пианисту Европы.
Мишель сыграл часть из разучиваемого концерта Гуммеля. Тот благосклонно отозвался о его игре и в ответ сам много импровизировал. Мишеля впечатлила его игра — своей «отчетливостью», то есть филигранностью, и мягким туше. Он был потрясен искусством импровизации, которое впервые слышал в таком высочайшем исполнении. Оказывается, импровизировать можно так, как будто это уже заранее сочиненная и хорошо выученная пьеса.
Лиричный, мелодичный концерт показывает вкусы публики того времени, и Глинки в том числе. Австрийский музыкант совмещал классические принципы композиции с новыми идеями — только что возникающим в музыке «преромантизмом». Сегодня его имя известно в основном профессионалам. Но надо помнить, что многое из найденного Гуммелем потом будет присвоено известными романтиками Шопеном, Григом, Листом и в том числе Глинкой.
Судя по техническим сложностям этого концерта, Глинка за два года довел свою фортепианную технику до высокого уровня. Он исполнял сложные пассажи двойными нотами, фиоритуры, быстрое движение гаммами по всей клавиатуре, владел аккордовой техникой. У Гуммеля фортепиано является полноправным соперником оркестра, поэтому партия солиста насыщена техническими «задачками». После концерта имя Глинки впервые попало на страницы прессы — о нем написали в «Журнале Департамента народного просвещения» и в «Сыне Отечества». Искусство уже тогда создавало ему хорошую репутацию.
В высшем обществе приветствовалось владение несколькими музыкальными инструментами. Следуя моде, Глинка стремился улучшить свою технику игры на скрипке, которую пытался освоить в деревне. Выбор учителя также пал на знаменитость Петербурга — скрипача-виртуоза Франца Бёма{78}, элегантного светского человека, знающего себе цену. Он был незаменимым первым концертмейстером Императорских театров Санкт-Петербурга, выступал с сольными концертами в Петербурге и Москве. Его смычок называли «шелковым луком Амура». Только в Императорских театрах его годовой доход составлял 4 тысячи рублей, что было большой суммой для служащих музыкантов.
Не заботясь о тонком педагогическом подходе, он часто злился и тогда говорил Глинке по-французски с немецким акцентом:
— Мсье, Клинка, фы никогда не будете владеть фиолон{79}.
Однако Глинка ценил его как профессионала. Позже, в 1836 году, специально для именитого скрипача он напишет соло в своей опере «Жизнь за царя». Юноша с упорством занимался на инструменте и, видимо, все-таки достиг приличного уровня, так как во время летних каникул он играл в хорошо обученном оркестре своего дяди.
Во время каникул в Новоспасском Глинка обрел еще одного друга для музыкальных развлечений — мужа новой гувернантки для сестер. Карл Федорович Гемпель, сын органиста из Веймара, был, по словам Глинки, хорошим музыкантом. Вместе они увлеченно играли увертюры Россини, кумира эпохи. Особенно нравились отрывки из его оперы «Золушка». Увертюру к ней он переложил на четыре руки. Возможно, Гемпель познакомил Глинку с сочинениями Баха, который прожил в его родном городе около десяти лет и написал здесь выдающиеся органные сочинения, в частности хорошо известную сегодня даже немузыкантам Токкату и фугу d-moll.
Дела отца шли лучше и лучше. Помимо гувернантки он приглашает итальянца Тоди для обучения пению, вероятно, Глинка в это время начинает пробовать силы в вокале.
Городской житель
Санкт-Петербург поразил мальчика — сначала внешним видом, а затем и своей внутренней метафизикой, постепенно «отравляя» его городской жизнью. Стройные ряды улиц с особняками, мосты, перекрестки, площади, величественные соборы, выстроенные по итальянским образцам — все это разительно отличалось от привычной деревни. Для многих русских этот город все также оставался недосягаемым сказочным миром, возникшим по мановению волшебной палочки. Здесь правили чиновники высокого ранга, решались самые важные дела государства, здесь ощущалось присутствие Европы, в том числе по причине проживания большого количества иностранцев, и устанавливалась мода.
Позже рецензент «Северной пчелы» в «Письме русского в Париж» так охарактеризовал Северную столицу: «Петербург город слишком английский, немецкий, итальянский, особенно французский, и потому не может дать действительного понятия о России. Если б в нем не было монумента Петру Великому, Александровской колонны и Гвардии Императорской, то можно б было забыть, в какой земле живешь»[66].
За все время учебы у Глинки сложится двоякое отношение к столице, что было довольно распространено среди интеллектуалов. Город Петра притягивал возможностью приобщиться к элите и власти, роскошным развлечениям и парадам, здесь можно было добиться успеха и славы. В то же время город воспринимался как искусственный феномен, морок, обличенный Пушкиным в «Медном всаднике». Все здесь зависело от этикета и великосветского мнения, а прямые линии правильных тесно посаженных особняков вызывали аналогии с военной выправкой. Петербург
