большую тревогу вызывает последняя девушка – та самая бунтарка. Она отсаживается как можно дальше от нас, устремляет решительный взгляд из-за завесы растрепанных черных волос на решетчатую дверь, отделяющую нас от внешнего мира. Возможно, уже жалеет, что решила остаться.

Выхода нет, хочу я ей сказать. Если не решетка, так придется иметь дело с джату. К каждому каравану повозок приставлен отряд, и все воины обучены справляться с алаки. Я даже не удивлюсь, если среди них найдется несколько новобранцев, которые сопровождают своих обретенных «сестер». При этой мысли приходится сглотнуть подкатившую к горлу горечь.

Повозка все грохочет колесами по мостовой. Несмотря на это, тишина оглушает – и напряжение, которое клубится вокруг нас, удушающее, как дым. Рядом со мной ерзает Бритта. Она из тех, кто ненавидит неловкое молчание, да и любое молчание в принципе, если уж на то пошло.

– Ну, вот мы и здесь, – говорит Бритта, призывая на помощь свою самую жизнерадостную улыбку.

Когда к ней обращаются все взгляды, Бритта снова неуютно ерзает, но храбро продолжает:

– У кого-нибудь есть мысли, что нас ждет на месте? Ну, кроме других новобранцев. – Она нервно смеется над своей мучительной попыткой пошутить.

– Думаешь, это такая игра?! – рявкает бунтарка, резко повернув к Бритте орлиные, хищные черты. – Думаешь, нас послали ко двору учиться быть приличными девицами да вышивать?! – Она подается ближе с презрительной усмешкой. – Мы – чудовища, и обращаться с нами будут как с чудовищами. Нас используют, обескровят, а когда мы перестанем быть нужны, они найдут, как обеспечить каждой последнюю смерть, и казнят нас одну за другой.

Бунтарка откидывается на спинку сиденья и фыркает.

– Уруни… какова брехня! Скорее шпионы, чтобы мы ни на шаг не перешли черту или не сбежали во время вылазки. – Она снова переводит на Бритту суровый взгляд: – Чем скорее ты это поймешь, тем для тебя же лучше.

Бритта краснеет, на ее глаза наворачиваются слезы, и во мне вдруг разрастается гнев. Кто эта девчонка такая, что так резко говорит с Бриттой? Особенно сегодня, после всего, что мы пережили, после всех унижений. Зачем усугублять боль, страдания? Зачем нападать на единственную, кто пытается их облегчить?

Поворачиваюсь к бунтарке:

– Не надо так. Не надо ее пугать.

В меня впивается взгляд глаз цвета полуночи.

– Да? Ты, может, уже размечталась, каково это быть в паре с новобранцем Кейтой и все такое, – с издевкой произносит бунтарка, – а я – нет, и я предпочту готовиться в тишине.

Я вспыхиваю, сама того не замечая.

– То, с кем я в паре, не имеет никакого отношения к моим чувствам! – огрызаюсь в ответ. – И внесу ясность: ты сама сделала выбор, как и мы. Тебе дали выбор, и ты решила остаться.

– Нет, – возражает бунтарка. – Я решила избежать Права казни хотя бы на несколько дней. Я решила выжить, а не оказаться казненной, едва переступив тот порог. Не искажай мое решение.

– Да ладно, мы тут все решили избежать Права, – встревает раздраженный голос.

За нами наблюдают две пары глаз, и в них отчетливо читается досада.

– Мы все выбрали этот путь, – протяжно произносит более высокая близняшка; ее бритая голова поблескивает в полумраке повозки. – Вынужденно или нет – неважно. Сейчас мы здесь. Мы либо обратим ситуацию в свою пользу, либо умрем, все просто.

Я удивлена, что она за меня вступилась. Северяне и южане никогда не ладят, а мой акцент, несмотря на внешность, очень четко выдает во мне северянку. Может, ее не волнует вражда провинций.

Меня – точно нет, эта вражда всегда доставляла мне лишь проблемы.

Близняшки кажутся старше нас, им восемнадцать или около, но заговорившая выглядит гораздо свирепей сестры, чьи черные волосы заплетены в тонкие косы. Когда она пожимает плечами, на них и на щеках в пляшущих пятнах лунного света мелькают замысловатые шрамы. Я узнаю их – и сжимается сердце. Это племенные шрамы, нанесенные задолго до того, как ее кровь обратилась, как проклятое золото начало заживлять все раны. Так южные племена отмечают своих. У моей матери было по два шрама на каждой щеке.

– Давайте обратим ситуацию в свою пользу и станем друзьями, – предлагает Бритта.

Когда все снова к ней поворачиваются, она на мгновение втягивает голову в плечи.

– Или союзниками, х-хотя бы, – заикается Бритта. – Настоящими, а не как наши новые напарники.

Я не могу не восхищаться ее храбростью.

– Бритта права, – говорю я. – Мы все отправляемся в незнакомое место и столкнемся с ужасами, которые трудно даже представить. Можно вынести все в одиночку. – Темный подвал. Золотая кровь на камнях. – Или объединиться, помогать друг другу. Бритта уже мне помогала. Я проспала все путешествие по морю, и она тайком съедала мои порции, чтобы никто не начал задаваться вопросом, как же я так долго протянула без пищи.

– На какую пошла жертву, – скользит по пухленькой фигурке Бритты взгляд бунтарки. – Попировала пару дней в свое удовольствие.

Ее сарказм вызывает укол боли.

– Четыре недели, – холодно говорю я. – Почти месяц.

Вот теперь бунтарка распахивает глаза.

– Месяц? – выдыхает она.

Близняшки-нибари потрясены не меньше.

– Месяц не ела? – задумчиво вторит та, что повыше. – А выглядишь-то здоровой.

Ее сестра кивает в знак согласия, но по-прежнему молчит. Начинаю сомневаться, может ли она вообще разговаривать.

– Вряд ли наш род способен умереть от голода, – отвечаю я.

– Верно. – Мрачное выражение в глазах бунтарки свидетельствует, что ей это известно не понаслышке. – Однако пагубные последствия все же видны. Наша способность исцеляться имеет пределы, и чтобы ее подпитывать, нам нужна пища. – Бунтарка оглядывает меня с головы до ног. – Волосы не повылезали, тело не похудело. Кожа не сморщилась, нет язв вокруг рта. Как давно ты голодала?

Пока я вспоминаю, Бритта подается вперед.

– Она все еще не поела.

Пораженно мигаю, осознав, что она права. Когда я в последний раз ела? Или хотя бы пила? Пытаюсь определить день, но воспоминания ускользают, сливаясь в бесформенную массу. Они теперь всегда такие, с тех самых пор, как я оказалась в подвале.

Бунтарка кривит губы.

– Противоестественная, – бросает она с отвращением.

Вздрагиваю от этого слова, как вдруг к бунтарке поворачивается молчаливая нибари.

– Мы все такие – и ты тоже, – фыркает она. У нее, как и у сестры, проницательные глаза, вызывающее выражение лица, ритуальные шрамы на щеках и плечах. – Как еще, по-твоему, ты расшвыряла стражу в Зале Джор? Или знаешь еще какую человеческую женщину, которая обладает такой силой?

Бунтарка цепенеет.

– Знаю, разумеется…

– Нельзя насмехаться над другой за противоестественность, когда люди считают тебя точно такой же, – перебивает та нибари, что ниже ростом.

– Тем больше причин объединиться, – объявляет Бритта, протягивая ладонь близняшкам. – Я – Бритта.

Сестры смотрят на ее руку, потом друг на друга. Та, что повыше, бритая налысо, пожимает ладонь первой.

– Я – Адвап́ а, первая дочь Табел́ о, верховного вождя нибари.

– А я – А́ша, вторая дочь Табело, верховного вождя нибари, – кивает ее сестра, покачивая косами.

Затем близняшки поворачиваются ко мне, и я тоже протягиваю ладонь.

– Дека из Ирфута, – пожимаю я их руки по очереди.

– Рада знакомству, – произносят обе нараспев.

Мы все смотрим на бунтарку. Сперва она просто глядит на нас с отвращением. И наконец со вздохом закатывает глаза.

– Ладно уж, я – Белка́лис из Уа́льпы, – называет она далекий западный город вблизи от границы с Неизведанными землями.

– Рады знакомству, – отзываемся мы.

– Это не делает нас друзьями, – ощеривается Белкалис.

Бритта широко улыбается, на ее левой щеке появляется ямочка.

– Но делает союзницами.

Я киваю.

– Давайте прикрывать друг другу спину, насколько это возможно.

Это условие, похоже, успокаивает Белкалис.

– Насколько это возможно, – соглашается она и добавляет: – Но поймите вот что: я сбегу из этой адской дыры при первой же возможности.

Бритта хмурит брови.

– Что же, ты не хочешь быть чистой? Блаженны кроткие и покорные, смиренные и истинные дщери человеческие, ибо незапятнанны они пред ликом Отца Безграничного. Так гласят Безграничные Мудрости.

Белкалис опять закатывает глаза.

– Ты и правда веришь