как минимум одним преимуществом: в известных случаях он позволяет человеку сначала отстраниться от политического участия, а затем перенести всю ответственность на конкретного представителя власти. С эмоционально-психологической точки зрения патерналистский патриотизм наиболее комфортен для обывателя ввиду порождаемой им гражданской безответственности.

Глава 1. Военно-патриотическая тревога кануна первой мировой войны: прогнозы, страхи, предчувствия

Фантастическая футурология

Большинство критиков буржуазно-национальной, консервативной концепции патриотизма справедливо обращали внимание на то, что патриотические эмоции рубежа XIX–XX веков нагнетали международную напряженность и усиливали чувство военной тревоги. Заложниками эмоций оказывались не только рядовые обыватели, но и сами власти. В конечном счете решение Николая II о начале всеобщей мобилизации, вынудившее Вильгельма II объявить войну России, принималось в определенной эмоциональной обстановке, на которую оказывали воздействие слухи.

Помимо международных кризисов на настроения современников влияла научно-техническая революция, менявшая повседневность. 1880-е годы открыли так называемую «эпоху нервозности», когда приметами времени стали массовые жалобы людей на нервную слабость, неврастению, приобретавшие характер модного имиджа. Сами современники считали, что причиной являются «суета и гонка» новой эпохи электричества, которая ускорила бег времени. Й. Радкау отметил, что нервозность характеризовала само состояние культуры эпохи модерна и определяла настроения разных наций[98]. В России нервозность городского социума была усилена последствиями Великих реформ: массовой миграцией крестьян в города, демографическим переформатированием общества, что превращало город в поле социальных и эмоциональных конфликтов. Индустриализация и модернизация, носившие безусловно прогрессивный по своей природе характер, своими ближайшими результатами имели рост общественной напряженности.

Тревожность воплощалась в навязчивых образах приближающейся катастрофы. Для кого-то эти страхи сливались с эсхатологическими пророчествами, для других становились предсказанием мировой войны. Они проникали в художественное пространство посредством изобразительных и литературных образов, влияющих на настроения своих потребителей – зрителей и читателей. В 1911 году П. Н. Милюков отмечал влияние беллетристики на общественное воображение, усматривая в этом сознательную «технологию» милитаризации сознания германской нации:

На воображение германского читателя старались и стараются действовать не только путем серьезных политических сочинений или, хотя бы, памфлетов. К его услугам существует еще целая литература романов. В повествовательной форме, обыкновенно сообщающей о том, что будет с Европой и со всем миром через 10, 20, через 50 лет, свободно досказывается и то, что остается недосказанным в произведениях сухой прозы. И именно эта цель патриотических мечтаний, апофеоз грядущей великой Германии, есть то, что больше всего привлекает и манит массу, что создает, сознательно или бессознательно, главные очертания национального идеала[99].

В действительности подобная литература появлялась во всех странах – участницах будущей Великой войны. Часть сочинений в самом деле несла на себе печать национально-патриотической пропаганды, другая являлась не более чем результатом полета фантазии ее автора. Однако в целом пространство художественных образов создавало определенную тревожную атмосферу у читающей публики разных стран.

Сами фантасты хоть и не признавали ответственность за провоцирование страстей, после начала Великой войны напомнили читателям о своих пророчествах. В ноябрьском номере журнала «Мир приключений» за 1914 год появилась статья Л. Исидорского (псевдоним Я. И. Перельмана) «Пророки мировой войны», в которой писатель-физик обращал внимание на способность «чутких умов» предсказывать глобальные катастрофы:

Случилось то, что еще недавно всеми считалось самым невероятным, самым невозможным – вспыхнул мировой военный пожар… И лишь немногие романисты делали фантастические экскурсии в эту область… Очевидно, мрачная тень надвигавшегося мирового бедствия тревожила наиболее чуткие умы, беспокоила встревоженное воображение. Можно насчитать около десятка фантастических романов, посвященных этой теме, и из них большая часть появилась в последние два года.

В 1887 году французский художник, писатель и издатель А. Робида опубликовал роман «Война в XX веке», в котором попытался представить новую технологичную войну, начавшуюся, по его прогнозу, в 1945 году. Война в определенной степени соответствовала битвам Первой мировой: воздушные сражения между аэропланами и дирижаблями, использование газового оружия, монструозных пушек и т. д. Страхи общества перед научными открытиями, в том числе экспериментами биологов, медиков, подсказали писателю сюжет о разработке бактериологического оружия, а также появлении отрядов боевых медиумов-экстрасенсов (слухи о которых ходили в российском обществе в годы Великой войны, возможно, проникнув туда из беллетристики).

Более обстоятельно война будущего изображена в романе другого французского писателя П. Жиффара «Адская война» (1908). Показательно, что война у Жиффара вспыхивает в последний день работы мирной конференции в Гааге, когда на торжественном прощальном ужине немецкий и английский дипломат не смогли договориться, кому первому подносить шербет. В результате английский король испытал чувство национального унижения и потребовал от германского императора извинений, а Германия в ответ послала на Англию дирижабли-бомбардировщики, которые по пути разбомбили Гаагу. Тем самым автор не только выразил скепсис относительно потенциала международных организаций, но и показал, какие ничтожные поводы могут разрушить привычный хрупкий мир.

Роман Жиффара интересен еще и другим: размышлениями о ходе войны и расстановке сил. Первоначально «адская война» вспыхнула между двумя военными блоками – Англией, Францией и Японией с одной стороны и Германией с США с другой. Однако в процессе вовлечения в конфликт новых стран вместо политических разногласий на первый план вышли расовые предрассудки, в результате чего война стран трансформировалась в войну рас. Фантазия писателя заканчивается тем, что армия китайцев верхом на верблюдах с установленными на них пулеметами захватывает Москву. Нашествие «желтой расы» Жиффар преподносит как месть «белой расе» за подавление Восстания боксеров в Китае. Французский автор описанием различных фантастических военных машин демонстрирует не только тревогу современников перед милитаризацией науки и промышленности, но и показывает распространение националистических и расовых предрассудков под знаменами патриотизма.

Взгляд на мировую политику как борьбу рас был в начале XX века не только у писателей-фантастов, но и у чиновников, политиков. Советник Германского имперского статистического комитета Р. Мартин в футурологической работе «Будущность России и Японии» предсказывал, что

за пятьдесят лет Россия потеряет в пользу желтой расы большую половину Сибири. В предстоящие столетия желтая раса будет сурово теснить Россию, и Россия сохранит свои владения даже в Европе, главным образом благодаря сочувствию и поддержке остальных народов белой расы[100].

Российский консервативный публицист М. О. Меньшиков также активно использовал расовую терминологию. Считая в конце 1903 года войну России с Японией неизбежной, он преподносил вооружение России как ответную меру на «желтую опасность», отдельно отмечая, что Россия стоит «на страже Запада» перед китайской угрозой. Доказывая, что «из всех стран на свете Россия самая мирная», Меньшиков призывал: «Брожение желтой расы – великая опасность миру, и она должна быть устранена»[101].

П. Н. Милюков,