Стремясь «залатать» прорехи в отношении с обществом, а заодно решить насущные экономические потребности, царизм пошёл на серьёзные перемены в органах общественной регуляции. Однако под «обществом» правящая верхушка понимала близкие к себе по духу привилегированные классы. Все реверансы власти, которые были призваны обеспечить в стране подобие «общественного согласия», были сделаны с учётом именно их интересов. В этом русле следует, прежде всего, назвать создание четырёх Особых совещаний: по обороне, топливу, продовольствию и транспорту. Их возникновение относится к 1915 году, на тот же период приходятся и некоторые перестановки в Кабинете министров. Ряд произошедших тогда назначений было произведено с очевидным намерением разрядить напряжённость между правительством и Думой[181].

В арсенал средств, при помощи которых царизм пытался преодолеть наметившийся в верхах раскол, вошло и принятие отдельных нормативных актов, направленных на создание в стране государственно-монополистического регулирования. Зачинателям этой политической линии не без оснований казалось, что предлагаемые ими меры должны укрепить власть. Но практический результат оказался совсем иным. Дело в том, что госкапитализм в годы Первой мировой войны для России означал совсем не то же самое, что для государств Европы того времени. До войны в них поддерживалась видимость, что политическая власть никак не связана с экономическим могуществом и осуществляется во имя общего блага. Переход же к системе ГМК в годы войны сопровождался в европейских государствах откровенным слиянием рычагов экономического и политического влияния, концентрацией в одних руках всей полноты экономической и политической власти. Совсем иначе до войны складывалась обстановка в России. Здесь, по крайней мере формально, верховная власть во всех областях была едина. Привлечение в условиях военного времени к государственному регулированию общественности, тем самым, означало не концентрацию власти, а, наоборот, серьёзную уступку, граничащую с её расползанием.

Собственно говоря, именно таким образом, как уступку, истолковала мероприятия властей и радикальная буржуазия, давно не скрывавшая своих далеко идущих претензий. Более того, либеральные круги не приняли протянутой им руки. Примирительный жест самодержца был истолкован ими как проявление слабости. Проникновение либеральных сил в администрацию военного времени прагматично объяснялось самой оппозицией потребностью создания плацдарма для грядущего переворота. Усилия же в области обороны оправдывались необходимостью предварительной победы над «врагом внешним», с тем, чтобы в нужный момент развязать руки для борьбы с «врагом внутренним», под которым и подразумевался существовавший в России государственный уклад[182].

Либеральные круги не только начали работать с новыми государственными органами, но и стали создавать свои параллельные структуры. Среди них следует назвать Военно-промышленные комитеты (ВПК), Союз земств и городов (Земгор), различного рода благотворительные объединения, прочие организации. Их штабом, своеобразным парламентом в парламенте и одновременно легальным «теневым кабинетом» становится Прогрессивный блок. Деятельность по созданию общественных организаций, их общенациональных объединений велась под предлогом помощи государству в деле обороны. Но на практике экономический эффект от этой помощи был минимален. Так, Земгор сумел выполнить предоставленные ему военные заказы лишь на 60 %. Из 4,7 тыс. полевых кухонь он поставил лишь 1,1 тыс., проволоки требовалось 610 тыс. пудов, от Земгора было получено 70 тыс. – и так практически по всей номенклатуре сделанных Земгору государственных заказов[183]. Взяв на себя снабжение топливом и продовольствием, общественные организации превращались в рассадники бюрократизма и спекуляции. Имена Лесмана, инженера Грунвальда и других общественных деятелей стали символом нечистоплотных махинаций с ценами и государственными кредитами[184]. Чем дальше, тем очевиднее становилось, что фактическим предназначением всех этих «общественных организаций» была борьба не за победу в войне, а за власть.

В этой связи особое внимание либеральные круги уделяли формированию собственной вооружённой опоры. Ещё в 1915 году Земгор добился разрешения организовывать особые дружины за счёт казны из лиц, подлежащих призыву в действующую армию. Понятно, что на практике эти дружины превратились в отстойники, где отсиживалась «золотая молодёжь», не желавшая проливать кровь на фронте. Но в случае политических изменений в стране «земгусары», как не без иронии называли ополченцев из земгоровских дружин, могли сыграть и вполне конкретную политическую роль. Впрочем, реальной силой, способной решить вопрос о власти в ту или иную строну, была, конечно, армия. Привлечение её на свою сторону стало особой заботой оппозиции.

Проникновение либеральных настроений в армии подпитывалось не только неспособностью, сильно преувеличенной самими же либералами, царизма вести победоносную войну. Ослаблению здания российской государственности в годы войны способствовала и неизбежная для любой воюющей державы напряженность между военной и гражданской администрацией. Тылу казалось, что фронт изымает для себя слишком многое, а фронту – что усилия тыла не достаточны для победы. И у либералов из Думы, и у военных оказывался общий противник внутри страны – правительство. Но неполадки в системе взаимоотношений фронта и тыла часто были вызваны и неумелым руководством со стороны верховной власти. Накануне войны и уже в ходе неё самодержавием и на этом участке было допущено несколько ошибок, которые вполне заслуживают названия роковых.

Не последней в их ряду стоит назначение на пост Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича. И дело вовсе не в личных качествах этого человека, которого в армейских кругах наградили прозвищем «лукавый»[185]. Согласно российской традиции и народному миропониманию, Верховным главнокомандующим являлся сам царь. Это положение закреплялось и конституционными основами Империи. В § 14 Свода Основных государственных законов император провозглашался «державным вождём российской армии и флота». Там же было записано, что ему принадлежит верховное начальствование над всеми вооружёнными силами России[186]. Вероятно, именно все эти обстоятельства учитывались Николаем II, когда 4 февраля 1903 года на случай войны на западных границах империи особым рескриптом именно себя он назначил Верховным главнокомандующим[187].

Возможность правового казуса возникла несколько позже, почти непосредственно перед началом большой войны. И связана она была с разработкой Положения о полевом управлении войск в военное время. Появление этого документа диктовалась необходимостью обобщить новшества в военной науке и системе руководства армией, и 16 июля 1914 года оно было одобрено императором. Однако отдельные пункты Положения вместо того, чтобы укрепить систему управления вооружёнными силами, в скором времени стали почвой для своего рода «раздвоения» верховной военной власти. Причиной тому послужили те поистине «царские» полномочия, которыми разработчики документа наделяли руководителя армии, при этом, однако, нигде не оговаривая, что стать им может исключительно действующий монарх.

У наиболее дальновидных современников это вызвало беспокойство. Так, государственный секретарь С. Е. Крыжановский в предоставленном им отзыве на Положение высказывался в том духе, что составителям проекта не помешало бы более взвешенно подойти «к редакции тех постановлений, которыми предусматривалось перенесение государем императором фактического осуществления своих священных и