— Эй, ты долго тут еще храпеть будешь? Небось, подрабатываешь ночью, вот и не выспалась? Если так, то имей ввиду — я могу стать твоим клиентом, — рука Сашка юркой рыбкой ныряет под юбку Людмилы, и та выныривает из омута памяти.

— Саш, ну что ты за глупости говоришь? Какие могут быть подработки? Приболела немного, вот и сказываются последствия. Сегодня-завтра войду в норму. Ну, Са-а-аш, мне надо идти, а то Павел Геннадьевич спросит о причинах опоздания, и мне придется…

Рука водителя тут же устраивается обратно на рулевое колесо. Как будто была тут вечность. Трус. Трус и подхалим. Поэтому такой и будет всегда в почете у вышестоящих. Поэтому и будет всю жизнь ворчать и жаловаться, но при приближении начальника тут же перестраиваться и лебезить.

Людмила снова мило улыбается

Как же я ненавижу тебя и тебе подобных!

и выходит из машины. Дверь прикрывает с особой тщательностью — все же не дверца холодильника. Впереди рабочий день и…ой, что-то сердце кольнуло!.. и зеленые глаза Фердинанда.

До «Глубоких омутов» день езды и там неизвестно — сколько времени придется пробыть. Это было бы проблемой, если бы не сапоги старого Круатоса. С их помощью можно добраться за час, вот только где этот час перехватить?

Лифт поднимает на седьмой этаж, ползет медленно, будто устал, но все также готов выполнять свою работу. Людмила думает, что многие из стоящих рядом похожи на этот лифт — усталость снедает, но каждое утро они на работе.

Вот и кабинет верховного инкивизитора, вот и «предбанник» его секретаря. Снова дела, снова заботы, звонки и ответы на почту… Все это ожидает впереди, но сейчас Людмила слышит голос Павла Геннадьевича из-за двери кабинета. И голос этот до крайности холоден, такой голос у инквизитора обычно возникает перед тем, как он отошлет проштрафившегося сотрудника на Северный полюс или же на место последнего пребывания. Каждое слово содержит такой концетрат ненависти и ярости, что у Людмилы возникает желание развернуться и бежать со всех ног. Слова падают на голову собеседника, словно капли жидкого азота из прохудившегося баллона.

С кем же он так?

Людмила тихонечко заглядывает в приоткрытую дверь и видит Фердинанда, вольготно развалившегося на кресле. Мужчина улыбается… На красивом лице ни капли страха, будто перед ним выступает бродячий артист, а не верховный инквизитор.

О чем они говорят? На кабинет наложено заклятье неразборчивости и для посторонних ушей слышится лишь монотонное гудение, как возле роя пчел. Для посторонних, но Людмила уже привыкла разбираться в произнесенных звуках. Недаром же столько времени провела в тренировках с кинжалом Харунта. Она складывает пальцы в виде орлиного клюва и шепчет заклинание:

— Дамиаурес.

Заклинание будит артефакт, лежащий на полке в квартире, и тот делится частью силы с хозяйкой. Потом придет отдача, но это будет потом. Звуки проясняются и становятся слышны отдельные слова.

Павел Геннадьевич продолжает говорить:

— … поэтому я считаю, что Властительный Иорданий должен был сразу предупредить о вашем появлении. Иначе это выглядит недоверием и оскорблением своих верных подданных. Чем мы заслужили такое?

— Возможно, дела Властительного Иордания были в тот момент гораздо важнее, чем уведомление своих верных подданных о моем прибытии. А возможно, он всего лишь не посчитал нужным говорить об этом. Ведь только мы знаем, что я из ордена «Очи Господни». Мое признание — это как раз указание на то, что я вам доверяю. Если бы вас подозревали, то вы вряд ли бы сидели в своем кресле…

Людмила едва не охнула, успев закрыть рот ладонью. Она на цыпочках выбегает из кабинета и прислоняется спиной к стене. Какая у стены ледяная поверхность… Или это ее так бросило в жар?

Она пытается унять бешено стучащее сердце, коленки подрагивают от прилива адреналина.

Темные силы Комесы, он из «Очей Господних»!

До этого момента она лишь слышала об этом тайном ордене, как о легенде. И никогда не видела воочию ни одного из адептов. Хотя, кто перед ведьмой будет представляться? Размечталась. Подойдет человек и скажет: «Привет, я из «Очей Господних». Молись своим темным силам, ведь твоя смерть пришла!»

Адреналин не хочет отпускать, но и заклинание не отпускает. Людмила все также слышит голоса из кабинета.

И плевать, что мимо проходящие сотрудники с удивлением таращатся на раскрасневшуюся девушку-секретаря. Хотя, если бы на щеке не было буквы «В», то не исключено, что даже подошли бы и постарались утешить. Но ведьма, которая получила выволочку от начальства, это всего лишь ведьма. И нечего ее жалеть.

А голоса звучат…

— И зачем же потребовались такие меры?

— Вам ли не знать, Павел Геннадьевич, что сейчас ереси практически не осталось. Народы, отличающиеся от человечества, почти вымерли. Но это все на поверхности Каурина, а вот в воде и в горах до сих пор поклоняются не Всепремудрому и не Великому мученику. Ваш недавний поход принес ощутимый результат, но он ничтожен по сравнению с тем, что творится в океанах. Вера должна присутствовать везде и инакомыслие должно быть уничтожено…

Голос Фердинанда проливается сладкой песней, вот только слова этой песни горьки. «Вера должна присутствовать везде». И не важно, что не все приемлют эту веру.

И Фердинанд из «Очей Господних».

Что она знает о них? Да только из тех же страшных сказок, отголоски которых доносятся сквозь время. И только из той бумажки, которую как-то увидела на столе Павла Геннадьевича.

Очи Господни…

Приоритет — расследования особой важности. Выявление и устранение очагов еретических культов и заговоров. В зависимости от задания могут принимать любой образ. Самый скрытный орден. Любой его член может выйти на контакт с ближайшими соратниками, но при этом не знает о них ничего, что тот не сообщил сам. Деятельность ордена координируется только Властительным Иорданием.

И Фердинанд один из них…

— Что Властительный Иорданий намерен предпринять в отношении воды?

— Павел Геннадьевич все-таки смог справиться с собой, и теперь голос принял обычную окраску. Он всегда предпочитал не тянуть кота за хвост, а сразу переходить к делу.

— Мы начнем работу с тритонами. С ними будут русалки и ундины. Они все до сих пор почитают мерзкого Кракена, поэтому работа с ними должна быть по началу максимально жесткой. Море должно стать красным от крови тех, кто не согласиться надеть святой треугольник.

Мимо проходит Григорий Ильич. Он качает седой головой, видя покрасневшее лицо Людмилы, но не останавливается. Проходит.

Они собираются начать работу с тритонами…

Это знак, или всего лишь совпадение?