Шрифт:
Закладка:
Училище «Равняйсь!», — голос заместителя начальника училища, заставляет забыть все и вытянуться в струнку.
— Смирно! Равнение на середину! Звучит встречный марш. Дробь барабанов заглушает рапорт, но все понимают, что принимающий рапорт— начальник училища генерал — майор танковых войск Герой Советского Союза Самарский. Пройдя на трибуну, он приказывает зачитать приказ начальнику штаба училища. Звучат фамилии суворовцев и наименование рот, куда они зачислены.
И вот долгожданная минута…..
Зачислить в 1 взвод первой роты суворовцем…
Первый урок по этике читал майор Чазов. «Этика поведения офицера в обществе». Вот где пригодилась твоя лекция наш дорогой Чазов. Если бы ты знал, кто тебя сейчас вспоминает?
— А самому слабо, командир, сходить? Покажи, что ты умеешь, — это кто-то из задних рядов, вернул полковника в реальность. Все притихли. Вот — минута, которую он ждал, уже несколько дней. Полковник сделал вид, что не услышал вопроса.
— Низами, основную группу поведешь ты, если через полчаса мы не вернемся. Сам знаешь, что делать. Пора и мне с ними рассчитаться, надоело по лесам бегать, — ох, надоело. Устал уже.
«Наука» о нравственности меня заела, — полковник, резко встал, скинул свой рюкзак, проверил магазин и снова вставил его в автомат. Но мне нужна пара бойцов. Кто со мной пойдет? Нужны два добровольца, — стал обводить он взглядом своих бойцов.
— Я пойду, Азай меня зовут, я из Малыбейли, — вперед вышел широкоплечий парень, лет 30 не больше, с автоматом, небрежно переброшенным через плечо. Где-то я уже слышал это имя, полковник стал напрягать память, но так и не успели вспомнить. Ход мыслей полковника прервал хриплый голос,
— Возьми и меня, командир, — сделал шаг вперед солдат по имени Тофиг, которого он знал по предыдущим боям.
— Значит так, Низами остается за меня, рассредоточиться и ждать.
— Добровольцы, за мной! — полковник, привычно поправил свой автомат, и передвинул кобуру с пистолетом из-за пояса на живот.
Светало. Ветер по-прежнему носился по вершинам гор, спускался в лощины и оттуда, с новой силой набрасывался на деревья.
Трое, перебегая от дерева к дереву, исчезли за поворотом. Спустившись вниз, к горному ручью, стали прислушиваться. Медленно, соблюдая дистанцию, продвигались вглубь, часто останавливаясь и сверяя направление. Сквозь порывы ветра, уже стала доноситься грубая гортанная речь противника и лязг металла о камень. Скользя между камнями, тесно прижимаясь к земле, стараясь держаться в тени деревьев, группа приблизились к дозору хачиков. Перевели и успокоили дыхание.
Двое армян рыли окоп. Третий, прижав к себе автомат, вел наблюдение. Они, разговаривая в полголоса, углубляли свое укрытие.
— Сделаем так, — полковник повернулся к своим сопровождающим.
— Тофиг, ты останешься вот за этим камнем, прикрываешь. Мы с Азаем попробуем снять их в два ножа.
— Азай, — полковник говорил так, чтобы не было возражений, — вон видишь того, кто ближе, который без шапки? Когда подползем, я брошу в него нож и сразу прыгаю на второго, длинного. Твой хачик с автоматом, он повернется на шум и у тебя будет пара секунд. Понятно? И он, не дожидаясь ответа, пополз вперед, стараясь двигаться в момент, когда раздавался стук лопат о грунт.
Полковник на мгновение замер. Он, подтянул правую ногу к животу, задрал штанину и вынул из привязанной к ноге ножны десантный нож.
Лезвие ножа блеснуло холодом.
Этот десантный нож был дорогим подарком ему и напоминанием о боевом афганском друге. Друг сложил свою «буйную» голову там, под Джалилабадом у озера Чаукай, еще в далеком 83 году. Много лет нож пролежал на дне тревожного офицерского чемодана, так и не найдя своего применения, пока не началась эта война. Второй нож, в чехле, висел у него на поясе.
Сделав глубокий вдох, не оглядываясь, полковник пополз к окопу. Пальцы крепко сжимали рукоятку ножа. Казалось, время замерло. Десять метров, восемь, пять. Его натренированное тело сделалось железным, а ловкость и сила безграничным. Он жаждал боя, хотел видеть своих врагов только мертвыми.
Молчаливый и неотвратимый как смерть, он подкрался почти вплотную к неприятелю, прижался к камням и замер.
Близко за скалой слышалось сопение.
С удвоенной осторожностью, и с каким — то легким сердцем, словно находился он не в диком лесу рядом с врагами, а на лесной опушке, где когда-то играли в «Зарницу», он подполз к угловатому камню, прикрыв заблестевшие глаза. Теперь он хорошо видел врагов и уже ничего не боялся. Дыхание Азая рядом придало полковнику смелости. Высокого роста армянин копал, не поднимая головы, стараясь не шуметь. Вынутый грунт пристраивал к краю окопа, устраивая бруствер.
«На миру и смерть красна», почему-то память в этот момент отыскала и выдала именно эту народную поговорку.
«Вот он — мой мир», — пронеслась мысль и в следующий миг, привстав на колено, он метнул нож в разгибающуюся ненавистную спину. Не дожидаясь, когда нож достигнет цели, вырвав, из-под куртки вторую финку, полковник стремительно, в два прыжка достиг окопа и прыгнул на второго солдата сверху, который, склонившись, выгребал землю со дна траншеи.
В последний момент, солдат поднял голову, но сказать так ничего не успел, холодное лезвие, по рукоятку вонзилось ему в шею. Стараясь разогнуться, хачик сделал усилие, но, не выдержав тяжести, повалился на дно траншее. Сделав кувырок вперед, полковник вскочил на ноги и только сейчас увидел, что на него направлен ствол и глаза очумевшего хачика.
Армян давил на курок автомата, но выстрелов не было.
— Предохранитель, — мысль обожгла сознание и прошила все тело. Сделав усилие над собой, полковник бросился вперед. Схватив левой рукой противника за горло, прижал его к стенке окопа, а правой пытался достать пистолет.
Но армян уже пришел в себя и оказался не из слабого десятка. В следующую минуту солдат изловчился и нанес удар головой и оттолкнул полковника от себя. Рука предательски расцепилась и полковник, споткнувшись об тело убитого солдата, повалился на дно окопа.
