Шрифт:
Закладка:
Я никогда не буяню. Максимум – асоциально пошатываюсь, и врезаюсь в узкие проемы тоннелей. Пару раз падал с лестниц. Но не более. Я не пристаю ни к девушкам, ни к служащим, и тем более не забредаю туда, куда не следовало бы, вроде. Просто отправляюсь наугад вперед. Засыпаю в поезде и просыпаюсь на неизвестной остановке. Потом – еду на лифте, пока не выгонят. С лифта пересаживаюсь на центральную клеть. Иногда брожу вдоль металлургических тоннелей. Глохну около экструдеров. Нюхаю выделения Химпласта.
Зато каждый раз после такой пьянки я просыпаюсь новым человеком. Мудрым, сильным, совершившим рывок до края земли и обратно. Я становлюсь таким человеком, которому горы по колено, который за один свой шаг перешагивает весь Заслон. Я первопроходец, я искатель. Я рожден в то самое время, когда надо путешествовать и изучать свой город. Свой дом. Необъятный и бескрайний.
Завтра дежурство. Опять. Снова в эти тоннели. Снова смотреть в пустые глаза демонов. Снова рисковать жизнью. Жизнью…
Я достал с полки небольшую книжку и слова ровным потоком потекли из моих уст.
О великая воля, что всевидящим оком восседаешь надо мной. Над душой моей слабой. Над душой моей человеческой. О великая сила, что распадается на жизни наши человеческие. На слабые тела наши, грея их изнутри. О великая мудрость, что путь предрешенный под ноги нам ставит, да направляет нас, людей слабых.
Прошу тебя. Тебя. В величии твоем, в мудрости и силе твоей. Не оставь нас во греху. Не во греху мы родились. Не во греху и оставь.
Не во греху простом, людском. Не в алчности и лености. Не в гневе и зависти. Не допусти нас до уныния и блуда. Убереги от гордыни, что близит глупых к тебе.
Я бормотал это все минут тридцать. Может, сорок. И когда закончил печатную версию. Начал простую, человеческую. Своими словами. Ведь он, Бог, сила, которая движет всех нас, и так меня поймет. Как понял бы любого.
– Еже ли полезен я тебе – убереги. Убереги меня и тех, кто рядом со мной. Мы щит и меч твой. Мы кровь, что жертвенно льется и глаз твоих. Мы слезы, что ты проливаешь над миром нашим проклятым. Дай служить мне и братьям моим. Дабы грехи смыть. Дабы страдать и за себя, и за других. Дай нам нести на себе грехи слабых и безвольных, дабы жизнь их была чище. Взвали на меня грехи и… – я задумался над правильностью того, что собираюсь сказать в слух. – Взвали на меня грехи и слабости близких моих.
Зажмурил глаза, вспоминая всех, за кого прошу, вычеркивая умерших, но не забывая про них.
– Убереги от печали и дай силы своей людям, что верно служат тебе, бредя под твоим знамением, прошу, не отбери благодати у Ваньки, начцеха Егора, как бы его там по отчеству не звали, мужика, что моет бани и помывочные после нас, хороший он мужик… – перечислял всех, кого знал хоть чуть-чуть. Много набралось и каждого описал, чтобы Бог уж точно заприметил их. А потом добавил нового человека. – Убереги и Лизу. Ей нужнее всего. Пусть тяготы обходят ее стороной. Пусть руки ее и по локоть в крови человеческой, но во благо это. Хотя ты и сам видишь. Ведешь ее, как и меня. И ко мне привел. Чтобы рядом нас оберегать, чтоб не распаляться, а на нас вместе смотреть.
Поймал себя на мысли, что зашел в мольбах своих не туда куда-то. Притих. Поморщился от того, как глупо это звучало, сжал медальон посильнее и продолжил. Точнее, начал с другого места.
– Я меч твой и щит. Я жизнь по частям раздаю ради паствы твоей. Я преграда на пути зла. Да не убоюсь я его, да не покорит оно меня. Не будет мне другом и братом, – я сглотнул. Пора просить за себя. – Дай мне сил выжить. Дай мне сил стоять крепко на ногах и вернуться. Я обещаю, что когда-нибудь отплачу тебе за это. Верну все сполна. Верни меня домой. Проложи путь во тьме. И пусть моя не дрогнет рука перед лицом зла. Я твой меч и твой щит.
Лампочка над головой начала моргать. Услышал, что ли?
– Аминь.
Я просидел на полу, прижимая к груди медальон, без малого, два часа. Два часа, которые ничего не стоят по сравнению с завтрашней сменой.
Если есть ад…
– Помолился за меня? – толкал меня в плечо Ванька, покачиваясь в полном вагоне, что мчался до буферной зоны.
– Помолился.
А как иначе? Ваньку помнить начал с того же момента, с которого и родителей. Вот только родители умерли, а Ванька еще тут. Они жили по соседству с нами. Ванька и его семья. Самая обычная семья. Мать, отец и сынишка. Мелкий, но коренастый. Всегда был коренастым, и даже сейчас он такой. На голову ниже, но веса в нем на порядок больше чем во мне. И ведь толстым не назовешь. Этого Ваньку.
Иваном его вообще никто не называет. Иван – это как-то серьезно, а на Ваньку без смеха не взглянешь. Мелкий, взбалмошный, суетной. Прыгает себе по лифтам и клетям да анекдоты пошлые рассказывает. А порой как учудит что – так плакать хочется. Иной раз напьется и давай за девками бегать по площади. Так и выходит: он в изолятор, я – на край света. Так, обычно и расходимся с ним после попоек. К утру оба дома.
Но как ни крути – друг. Всегда поможет и поддержит. И секрет ему любой доверить можно. И совета попросить, какого-никакого. Был бы я таким хорошим и открытым человеком – не был бы так одинок. Ванька, вот, не одинок, у него помимо меня друзей – вагон.
А вагон-то качается все сильнее и сильнее. Рельсы перед буферной зоной начинают упрямо косеть, каждый раз заставляя думать: «Доедем ли?»
– Как-то неуверенно ты ответил. Семыч, от качества твоей молитвы мы все тут зависим. Все уже привыкли к твоей этой фигне. Так что давай. Если не домолился – домаливай. – Ванька начал расталкивать сидящих. – Слыш подвинься. Тут молитвеннику сесть надо.
Люди начали веселеть. Иван как безумная селедка в бочке. Один единственный тут толкается, но весело становится всем, потихоньку.
– Да успокойся ты, – усмехнулся я. – Нормально я помолился. Как обычно.
Вагон вылетел из черноты и в уши ударил оглушающий рев
