Я не смотрел куда они попали, и попали ли вообще. Я уже нацелился своим копьем в одного всадника, который запоздало пришпорил своего коня и хотел устремиться на меня. В схватке, где один рыцарь статичный, а другой в разгоне, побеждает, если только скачущий всадник не полный идиот, тот, что в движении.

Так и произошло. Один венецианец, сметенный с коня, будто пушинка, выбывает из боя… из жизни. Пика застревает в теле врага, и я оставляю оружие, срочно выхватывая саблю. Слева и справа вступили в свое противостояние мои воины.

Взмах саблей, и клинок обрушивается на одного из похитителей княжны. Звон железа, от удара сабли о шлем высекается искра, доспех венецианца держит. Но люди не из железа, они из плоти с очень сложной системой внутренних органов. Самым загадочным является мозг, который, судя по всему, у моего оппонента сотрясся сильно. Вражеский всадник падает с коня, открывая мне дорогу.

Позади еще слышен звук боя, команды Димитра, а я уже лечу вперед, сокращая расстояние до украденной княжны. Не получается приторочить арбалет к седлу, и я бросаю оружие, ни капли не сомневаясь. Он сейчас не помощник, он только мешает.

Трое, их остается всего лишь трое. Я вижу переброшенную, связанную по рукам и ногам княжну. Дежавю… Похожие ощущения я испытывал, когда смотрел, как половец увозит Рахиль. Такие? Да не такие! Сейчас, эмоции казались сильнее, ярче. Может, дело в адреналине и сражении с погоней?

Я уверенно нагонял преступников. У них ноша, она тянет, замедляет. Уже должны были понять, что не уйти. Несмотря на то, что до Венецианского квартала остается шагов пятьсот, может, и меньше, но нет, не успеть им спрятаться у соплеменников. У меня и конь резвее, и мотивирован я куда сильнее.

Тридцать шагов, двадцать шагов… Вдруг один из похитителей приостанавливается, разворачивается и даже успевает, прищурив один глаз, прицелиться, прежде чем выжать спусковой крюк на своем арбалете.

— Дзын! — ударился бол в панцирь, все же разрывая его плетение, но застревая в стеганке.

— Врешь! Не уйдешь! — кричу я, не обращая внимания на боль в боку, куда прилетел болт.

Путь мне преграждает арбалетчик на коне. Он просто собой мешает мне скакать дальше! Можно было бы уважать врага за такой поступок и самоотверженность, но почему-то желание убить у меня оказалось сильнее. Отвожу руку с саблей в сторону и резко бью клинком по врагу. На миг удивляюсь своей проворности и точности. Я рубанул аккурат под шлем с широкими краями, по шее. Тело врага заваливается на мощенную дорогу Константинополя.

Врагов двое, их осталось мало, но расстояние между нами увеличилось. Пришлось чуть сбавить ход из-за действий третьего, безголового, во всех смыслах, венецианца. Это нужно было додуматься, украсть и взять в заложники княжну!

Десять шагов, я уже заношу саблю для повторения удара, который только что красочно практически отрубил голову врагу, но тут…

Венецианец, что придерживал Евдокию, скидывает ее, невеста императора кулем сваливается на дорогу, прямо передо мной. Инерция моего движения не позволяет резко сбавить ход, мало того, я понимаю, что, оставаясь столь же быстрым, есть больше шансов не наступить на девушку. Чудом, но копыта моего коня не коснулись княжны. Сердце ушло в пятки, кольнуло и приостановилось, когда я, на полном скаку, преодолел препятствие, которым стала для моего коня невеста императора. А могла быть уже моей женой!

— Слава тебе, Господи! — выкрикнул я, когда, обернувшись, увидел, что связанная девушка, словно змея, извивается на камнях.

«Мычит еще что-то!» — с умилением посмотрел я на княжну.

— М-м-м! — с кляпом во рту пыталась воззвать к моему разуму Евдокия.

Я подошел, не спешно, улыбаясь, словно мартовский кот, завидевший кошку, всю обмазанную сметаной. Так бы и облизал! И почему после боя так хочется секса? Вроде бы устал, эмоционально и физически истощен, а на тебе, «хотимы» проснулись.

— Почему так долго? Почему допустили? Почему… — начала сыпать вопросами и претензиями Евдокия.

Эта «почемучка», видимо, забыла, что меня, как и моих людей, отстранили от охраны невесты императора. Но она права, я мог настаивать, быть назойливым и ходить за ней по пятам, следить. Но я не стал что-то доказывать и искать виновных. Сейчас самое то — выговориться, накричать на кого-то. Кому-кому, но Евдокии я это позволяю.

— Почему ты? Почему не он? — уже со слезами на глазах спрашивала княжна.

— Он занят, у него проблемы, а ты, как почти жена, должна опорой быть. Не додумайся упрекать василевса, — тоном всезнающего профессора, наставлял я.

— Почему не ты? — всхлипывая, повторила свой вопрос девушка.

Может, я не совсем правильно понял, о чем именно спрашивала княжна?

— Княжна! Здорова ли? — подскакал Димитр и лихо для своих лет спрыгнул с коня.

— Воевода, а ты где был, когда меня, как?.. — Евдокия замялась, то ли не могла найти образ, как именно ее крали, то ли сравнения были непроизносимыми в виду хорошего воспитания девушки.

— Димитр, княжна на тебе! И ты прости меня, воевода, что я командовал, привык управлять боем, а тут такие дела, — повинился я.

— Привык он! Когда успел-то привыкнуть, сам еще отрок, хоть и детина великая, — бурчал воевода, словно заботливый отец, разглаживая платье на княжне, которая стала поправлять свои волосы.

Женщина! Только что ее крали, ее жизнь весела на волоске, но только развязали руки, как начала прихорашиваться.

— Воевода! — выкрикнул Ефрем, мы с Димитром одновременно обернулись. — Эм… Владислав Богоярович, я к тебе с вопросом. Далее скачем?

— Ты ранен? — спросил я, заметив, что на руке сотника разорван панцирь вместе со стеганной курткой под ним, и кровь сочиться, капая с пальцев.

— К лекарю и быстро! Боец, ити е мать? Заражений не хватает еще! Скакать он собрался! — отчитал я «героя».

Хотя, на самом деле не прав, не нужно сарказма в слове «герой». Ефрем в очередной раз показал, что стал достойным воином. Он учится, он смел, он исполнителен и, пусть пока на полусотне, а чаще, так и при мне состоит, но в будущем и тысячей командовать сможет. Было бы это будущее!

— И не сметь при мне сквернословить! — выкрикнула Евдокия, когда я уже запрыгнул в седло и, не перенапрягая коня, рысью пошел вперед.

— В роль уже входит, императрица, ити е мать! —