Песок доставлял немало хлопот, и нам с трудом приходилось преодолевать одну дюну за другой в надежде, что эта последняя. Время от времени вдали справа от нас просматривались солнечные блики, отражавшиеся от поверхности большой воды. Это был Днепр, вторая по величине после Дуная река в Европе[45]. Ее ширина, вероятно, составляла 1000 метров, а берега были пологими и песчаными. Возникало даже сомнение, судоходна ли она, так как песчаные мели, частично поросшие деревьями и кустарником, доходили до ее середины.

Как-то вечером мы стояли возле большого города Черкассы с мостами через реку. Он был наполнен русскими воинскими частями, и через оптику нам удавалось рассмотреть бесконечные колонны машин, отходящих по автомобильным мостам с деревянными настилами на восток. Надо признать, что русские – изрядные умельцы в ремесленном производстве. Сооружения, которые мы строим только при помощи техники, они возводят руками в короткие сроки. В этом отношении Россия напоминает фараоновский Египет. С помощью лопат и тележек здесь прокладываются большие каналы и железные дороги без оглядки на то, имеется ли в лагерях для заключенных достаточное количество рабочих, соответствует ли ручной труд велению времени[46].

Эти деревянные мосты через Днепр чем-то напомнили мне мосты в Баварии через Изар и Мангфалль. Только здесь, учитывая подъезды к ним, они были намного длиннее. Таким мог бы выглядеть Рейнский мост Цезаря, который представлял собой каркасную конструкцию из параллельных носителей, укрепленных на сваях. Он хорошо сочетался с плоской местностью, уходящей в бесконечную даль. Как и у всех русских рек, у Днепра восточный берег не был крутым.

Город располагался большим полукругом перед предмостным укреплением, развернутым в западную сторону, и регулярно подвергался бомбардировкам нашей авиацией. Он представлял бы собой великолепный вид на тихий городок, если бы не рев моторов бомбардировщиков и зарева пожарищ с поднимающимися клубами черного дыма. Мы медленно продвигались с юга вдоль реки по дюнам к упорно сопротивляющемуся городу. За три дня батальон, к которому был прикреплен наш взвод, потерял 74 человека убитыми. Погиб и его командир, последний кадровый офицер в батальоне.

Мне навстречу попался Вайбл, старый товарищ, которого я знал еще с Польской кампании. Руки у него были все в бинтах, а в глазах стояли слезы. Он хотел стать офицером, но теперь этим мечтам пришел конец. Вместе со своим пулеметным расчетом ему пришлось штурмовать крутой берег Днепра. Русские стали забрасывать их ручными гранатами-лимонками, но они все-таки пробились и выполнили поставленную задачу. В петлице форменной куртки Вайбла уже блестела орденская ленточка.

Я производил замеры на позиции у Хюбла и Колба и, лежа на соломенной подстилке, впал в полудрему. Мне даже стали сниться воспоминания о Берлине и Вене. Вдруг совсем рядом раздался истошный крик. Вскочив, я увидел застывшего как столб Колба и лежащих рядом с ним троих солдат. Все трое были ранены и громко стонали. Среди них оказался и столяр Брайтзаммер, который считал, что вши возникают в результате смешивания опилок с мочой. Хюбл, бледный как смерть, выбрался из своего окопа.

– Ствол разорвало, – заикаясь, предположил Колб. Но ствол был в полном порядке.

Фербер стал осматривать укрытие, замаскированное подсолнухами, по цвету походившими на львиную шкуру.

– Похоже, что по недосмотру разорвалась наша граната, – пробормотал он.

Мы ошалело посмотрели друг на друга.

– Прямое попадание противника, – отрезал Хюбл. – Пойду доложу Гетцу.

Он так и сделал. Сказка о вражеском прямом попадании нашла понимание. Мы перевязали раненых и осторожно оттащили в сторону. По счастливой случайности осколки лишь задели их, не причинив серьезного вреда, но вызвав обильное кровотечение. Брайтзаммер закурил и, глядя на меня счастливыми глазами, прошептал:

– Похоже, для меня война закончилась. Ты как думаешь?

– Может быть. Не забудь своим и про нас написать.

– Обязательно напишу и пошлю пачку сигарет, – отшутился он.

Возвращаясь на наши передовые позиции, на одной из дюн я увидел оседланную русскую лошадь, обгладывавшую куст чертополоха. И хотя она мне не очень понравилась, я быстро вскочил в деревянное седло и дал ей шпоры. Она заржала, поднялась на дыбы и галопом помчалась прочь, не слушаясь поводьев. Пришлось попытаться вразумить ее ударами по шее плоскостью штыка от винтовки. Внезапно из облака пыли вынырнул огромный танк. Лошадь испугалась, вновь поднялась на дыбы и крупом задела какой-то забор. Я не стал искушать судьбу и спрыгнул.

– Что вы здесь делаете? – послышался громкий голос. – Взбирайтесь скорее к нам. Вам что, жизнь не мила?

Человек, протянувший мне руку, чтобы подтянуть меня на броню, оказался моложавым полковником Филиппом.

– Вы следуете не в ту сторону, – насмешливо проговорил он.

Полковник отличался отчаянной храбростью, и это его качество было хорошо известно среди солдат. Он достал карту, сориентировал меня и ссадил на ближайшем перекрестке. Больше мы с ним не встречались.

Здесь, на Днепре, мы впервые почувствовали на себе применение русскими тактики нанесения массированного минометного огня. Днем свободно передвигаться стало очень трудно.

Наш наблюдательный пункт находился на плоской вершине небольшого холма, поросшего коноплей. В утренних сумерках наступавшая пехота уже через какую-то сотню метров напоролась на минное поле. Нам хорошо были видны разрывы от мин и взлетающие в воздух тела. Уцелевшие с опаской вернулись на исходные позиции. Мы расположились за старым домом у подножия холма. Впереди раскинулся город Черкассы с красивыми деревьями в садах. Самих домов видно не было, над деревьями возвышались только несколько башен и труба сахарного завода. Через каждые 10 минут над нашими головами с громким ревом пролетали тучи самолетов, ведя огонь из всех своих пулеметов и пушек. Появились саперы и, обливаясь потом, обезвредили более 400 коробчатых мин[47]. При каждой находке они прятались в укрытие. Между тем по мосту в восточном направлении продолжали двигаться вереницы машин противника. Наша артиллерия не наносила по ним ударов, поскольку была надежда взять мост целым и невредимым.

Внезапно из штаба роты прибыл Эрхард. Он сдал дела по хлебопекарне, чтобы быть среди нас и, по его выражению, «не пропустить самого главного». Эрхард сразу же принялся строить планы, как захватить мост. Ему очень хотелось заслужить Рыцарский крест, а более подходящего случая могло и не представиться. Эрхард служил уже четыре года, многое повидал и рвался совершить военный подвиг. Его отец, простодушный крестьянин, любивший пропустить рюмочку хмельного и игравший по праздникам на цитре[48], будучи добрым католиком, привил ему нелюбовь к различным политическим партиям и уважение к военной службе. Эрхард лучше всех знал географию и все больше склонялся к тому, чтобы стать кадровым военным.

Казалось,