Так, один из первых серьезных исследователей творчества Афраата, Ириней Осэр, в своих работах[534] отметил, что Афраат писал о чистом сердце и чистой молитве более в нравственной плоскости, в то время как грекоязычные аскетические авторы (по преимуществу под влиянием Евагрия) пришли к сугубо интеллектуальному понятию о чистой молитве, а чистоту сердца связали исключительно с созерцательной жизнью. По словам исследователя, Афраат «не стремится к молитвенному состоянию, подобно Евагрию или Кассиану; чистота молитвы для него связана с нравственным поведением, и не переходит, как у Евагрия и Кассиана, в сферу духовную или же психическую»[535]. Также И. Осэр отмечает, что, по учению Афраата, какой бы добродетели христианин не посвятил себя, будь то любовь, надежда, чистый пост, чистая молитва, милостыня, целомудрие и др., самым важным является подчинение Божьей воле, нашедшей свое высшее выражение в заповеди любви к Богу и ближнему[536].

На особое место тахвиты «О молитве» среди сходных по тематике произведений христианской письменности указывал Себастьян Брок, который в частности заметил, что в отличие от Тертуллиана, Оригена и свт. Киприана Карфагенского при раскрытии учения о молитве Афраат не прибегает к толкованию молитвы Господней[537]. Он же отметил параллели в раннесредневековой иудейской литературе, которые, по мысли ученого, могли являться источниками представлений Афраата, а также проследил влияние некоторых идей тахвиты «О молитве» (молитва как жертвоприношение, чистая молитва) на позднейшую сирийскую аскетическую письменность[538].

В свою очередь Роберту Мюррею удалось показать ошибочность стереотипного представления об Афраате как о представителе «чистого» семитского христианства, находившегося вне какого-либо эллинистического влияния и опиравшегося при написании тахвит только на Библию. Р. Мюррей одним из первых обратил внимание не на концептуальную сторону творчества Афраата, а на литературную, поставив своей целью выявить в тахвитах традиционные литературные мотивы, закрепившиеся в греко-римской и иудейской эллинистической риторике[539]. Он раскрыл всецело традиционный характер творчества Афраата, выражающийся, в частности, в использовании библейских примеров, обязательных в рамках литературной традиции при обсуждении определенной темы. Наличие в тахвитах общих греко-римских и еврейских топосов раскрывается в другой статье Р. Мюррея на примере сквозной темы «согласие» (ομόνοια)[540].

При рассмотрении тахвит «О посте» и «О молитве» нельзя не обратить внимание, с одной стороны, на другие помимо указанных Р. Мюрреем общие для всей раннехристианской письменности риторические приемы и аскетические идеи (напр., представление о молитве как жертвоприношении, а о посте как оружии и др.), а с другой — на оригинальность и своеобразие Афраата в учении о посте и молитве, зависящем во многом от современной ему духовной и исторической ситуации. Место учения Афраата в аскетической традиции может быть уяснено при сравнении с раннехристианскими (сирийскими, греческими и латинскими) произведениями, посвященными посту и молитве[541]. Проведение такого исследования в будущем представляется весьма важным, поскольку «приоткрывает дверь» в мало сохранившуюся сирийскую аскетическую литературу первых трех веков христианской истории[542]. Хотя до нас и дошло несколько сирийских памятников предшествующего периода, а именно «Оды Соломона», «Деяния Иуды Фомы», «Книга законов стран» и некоторые другие, но только Афраат может быть назван первым сирийским аскетическим писателем[543]. Это исследование смогло бы также подтвердить очевидный, но постоянно забывавшийся многими исследователями факт, что Афраат писал не в «безвоздушном» пространстве, опираясь только на библейский текст, но в рамках церковного Предания, соответствие которому он и считал одной из главнейших задач своего творчества.

Тахвиты «О посте» и «О молитве» сохранились в двух рукописях V и VI века (А — British Museum add. 14619, VI век; В — British Museum add. 17182, fol. 1–99, 474 год), причем рукопись А является четвертой древнейшей сирийской рукописью[544].

Хотя они были выполнены через полтора-два столетия после написания тахвит, возможность искажения аутентичного текста, по предположению М.-Ж. Пьер[545], сведена в них к минимуму. Разночтения же в подавляющем большинстве случаев имеют стилистический и грамматический характер.

Помимо армянской (под именем прп. Иакова Нисибинского) сохранилась также и арабская версия обеих тахвит (под именем прп. Ефрема Сирина)[546]. И если армянская версия является скорее парафразом, то арабская версия, по сравнению с оригиналом, выглядит как сокращенный вариант последнего[547]. Часть тахвиты «О молитве» (§§ 16–17, 19) вошла практически без изменений в сочинение «О молитве» восточносирийского аскетического писателя Авраама Натпарского (VI-VII в.)[548].

Существует дореволюционный русский перевод тахвит «О посте» и «О молитве», сделанный по латинскому переводу армянской версии тахвит Афраата, приписанных прп. Иакову Нисибинскому и адресованных св. Григорию Просветителю[549]. Этот перевод можно использовать лишь для получения представления об армянской версии тахвит, которая может служить скорее для изучения принципов работы переводчиков богословских и аскетических текстов в V веке, чем для изучения творческого наследия Афраата.

Перевод тахвит «О посте» и «О молитве» выполнен с сирийского языка по изданию Ж. Паризо (Parisot 1894. Col. 97–181). В сносках приводятся только те разночтения, которые в той или иной мере меняют смысл; разночтения, равнозначные в смысловом отношении, опущены. В тексте сохранено деление на параграфы; в квадратных скобках указывается номер столбца. Те места, в которых встречается определенная ритмическая организация (ограниченная длина законченных смысловых фрагментов, синтаксический и семантический параллелизм и др.), переведены и оформлены как поэтические.

В своих тахвитах Афраат очень часто цитирует Священное Писание[550]. Aphraatis Sapientis Persae Demonstrationes. Parisiis, MCMVII. P. 481–486 (Patrologia Syriaca P. 1. T. 2)., опираясь при этом на древние версии Пешитты для Ветхого Завета и на Диатессарон или древнесирийские Евангелия для Нового Завета. Наличие разночтений с ветхозаветным текстом Пешитты объясняется, согласно последним исследованиям, двумя основными причинами[551]. Во-первых, это связано с тем, что Афраат цитировал библейский текст по памяти. Во-вторых, в ряде случаев он сознательно изменял библейский текст, встраивая его в нужный контекст[552]. Исследователи не пришли к согласию относительно новозаветного текста, который использовал Афраат, в некоторых случаях его цитаты совпадают с Диатессароном, а в других — с древнесирийскими переводами Евангелий (т. н. Vêtus Syra). Кроме евангельского текста Афраат использовал сборник посланий апостола Павла[553].

При переводе библейских цитат за основу был взят синодальный перевод. В том случае, если библейская цитата точно совпадает и с текстом Пешитты[554] и с синодальным переводом, то ссылка на Священное Писание дается прямым шрифтом. Если в цитате имеются какие-либо лексические или стилистические отклонения, то ссылка на Священное Писание выделяется курсивом. Если цитата совпадает только с текстом Пешитты, то в подстрочник вынесен синодальный перевод данного