Шрифт:
Закладка:
Из мыслей его выдергивает громкий окрик:
– Тормози…
Машина останавливается так резко, что Германа по инерции отбрасывает в кресле вперед. И это последнее, что он успевает отметить, прежде чем его мир взрывается. Хлопок, вспышка, грохот, с которым в металл машины летят осколки льда и… чего-то еще. Более серьезного, если судить по звукам. Стекло разбивается. Сидящий рядом с Глуховым охранник падает на него, прикрывая своим телом, и лежит так, пока вновь не становится относительно тихо.
– Все целы? Герман Анастасыч?
– Я в норме. Слезь с меня.
У парней на такой случай имеется протокол. Они действуют четко по предписанию. Даже будучи оглушенным, Глухов фиксирует в голове этот факт. Другое дело, совсем непонятно, почему они вообще остановились? Он воспроизводит в голове последние минуты раз за разом… Неужели боец что-то заметил? Но что? И каким образом, если сам он ничего подозрительного не увидел.
Юра, тот самый парень, который его и окликнул, будто почувствовав взгляд Глухова, на короткий миг замирает. Поднимает взгляд, явно готовый к допросу. Но Герман головой качает:
– Дома расскажешь.
Сейчас, когда они в таком уязвимом положении, не до этого совершенно. Как бы Глухову не хотелось поскорей докопаться до правды.
Глава 10
Юру, конечно, от Глухова изолируют. Он под подозрением. И хорошо, что взрыв прогремел в глуши. Люди Германа успевают осмотреть место преступления до того, как наезжают менты. Их всех допрашивают. И, видно, с отмашки Бутова, делают это максимально предвзято и долго. Герман злится. Особенно потому, что это время он мог бы провести с гораздо большим толком для дела.
Мужики сильно не болтают. Они предусмотрительно договорились, что будут говорить. Одна машина проехала, вторая не успела. О том, что они предварительно остановились – ни слова. С этим Глухов планирует разобраться сам. Хотя с чем и кем тут разбираться, он понимает чем дальше, тем хуже.
Они сидят в кабинете. Глухов, серый от беспокойства Михалыч и Юра. На том тоже лица нет.
– Как ты понял, что нужно остановиться?
– Увидел на обочине муравейник, – сипит охранник и неосознанным жестом похлопывает по карманам, словно надеется в них что-то найти.
– Ты издеваешься? – сощуривается Михалыч.
– Да нет же! Я просто не знаю, как это объяснить. Бред какой-то…
– Как-как, Юр, блядь, словами! Ты же взрослый мужик, понимаешь, наверное, как встрял.
– Это все девка.
– Что? – вскидывается Глухов.
– Ну… Имана. Она была в курсе! – вскакивает Юра, однако Герман нажатием ладони настойчиво возвращает бедолагу в кресло. Нечего тут мельтешить.
– С этого момента подробней.
– Ей что-то было известно! Нет… все. Все известно. Она мне даже место, где будет заложено взрывное устройство, обозначила. Крыса…
– Она обозначила, а ты не посчитал нужным об этом сообщить?
– Поначалу нет. Понимаете, Николай Михалыч, со стороны это прозвучало полнейшим бредом. А у нее температура сорок сколько дней держалась?! Она так и сказала – «мне привиделось».
– И? Дальше что?
– Ну… Она описала мне это свое видение. Про муравейник опять же. Снег, искрящийся на свету, белок этих… Потребовала, если вдруг я похожую картинку увижу, немедленно остановиться. Сказала, что только это спасет нам жизнь.
Глухов с Михалычем недоверчиво переглядываются. Герман вспоминает, что своими глазами видел, как они перед выездом о чем-то спорили. Если поднять камеры на входе и пригласить специалиста, по губам можно будет прочитать, о чем. Но что-то ему подсказывает, что он не узнает для себя ничего нового. То есть боец не врет. И конечно, ему можно предъявить тот факт, что он не поставил в известность начальство об их разговоре с девчонкой, но это – максимум.
– Я всю дорогу дергался как идиот, а когда мы съехали на грунтовку… В общем, накрывать меня стало. Уже когда муравейник увидел, засомневался – а вдруг она мне это все неспроста шепнула? Вдруг где-то киллер засел и только и ждал, что мы остановимся? А потом будто щелкнуло в голове… И я закричал, чтоб Кирилл затормозил. Остальное вам известно.
– Еще раз. Отчетливо. Что сказала Имана?
– Что у нее плохое предчувствие! – выплюнул Юра. – Мне что, надо было передать этот бред дальше?!
– Выходит, не бред.
Юра открывает рот. У него полно аргументов. Но их разговор прерывают звуки драки из коридора.
Глухов вместе с Михалычем вскакивают со своих мест и бегут к двери.
– Ах ты ж сука, мы из-за тебя чуть не погибли! – рычит Палыч, наступая на Иману. Это ее он, похоже, швырнул в стену. Оглушенная ударом и еще не отошедшая от болезни, та стоит, придерживаясь рукой за комод и мягко покачиваясь. – Ты на кого работаешь, мразь? Думаешь, я не узнаю? Думаешь, поведусь на глазки твои невинные?! Да у меня семеро по лавкам… Их бы кто растил, если бы что-то со мной… По твоей вине…
– Прекратить! – рычит Михалыч. – Разошлись все.
– Да вы че, Михалыч? Я из-за этой твари чуть богу душу не отдал!
«Может быть, – мелькает у Глухова мысль. – Но тогда зачем она их предупредила? Что-то не сходится».
Герман мог, конечно, предположить, что в последний момент у девчонки взыграла совесть, но он в это не верит. У идейных совести нет. Они отбитые на всю голову фанатики. Тогда что? Может, ее припугнули чем-то? Заставили?
– Сюда иди, – командует Глухов. Парни из охраны все стоят, не торопясь исполнять команду. И это неповиновение напрягает. Да, стресс. Но так и они знают, на что идут, устраиваясь в охрану. Только чудо, что сегодня никто не пострадал.
Встряхнувшись, Имана делает шаг от комода. Глухов залипает на начавшейся запекаться в уголке ее рта струйке крови. Поднимает взгляд к остекленевшим глазам. Переводит на разъяренного Палыча.
В животе что-то мерзко ворочается… Он может понять, почему по отношению к девчонке была проявлена такая жестокость. Но от этого ему не становится легче.
– В кабинет.
За пределами дома раздается громкий пробирающий
