Кодекс был подготовлен отделением социального права Отдела законодательных предположений и кодификации Народного комиссариата юстиции (НКЮ) РСФСР, заведующим которого был А. Г. Гойхбарг. Для Александра Григорьевича это был первый опыт советской кодификации. Цели правового регулирования советского государства в области семейного права он изложил в своем докладе: «…Кодекс призван: 1) помочь освобождению от влияния церкви, установив гражданскую регистрацию актов гражданского состояния, гражданские браки вместо церковных; 2) уравнять женщин в правах с мужчинами; 3) уравнять в правах детей, независимо от обстоятельств их рождения»[192].

КЗАГСБСОП состоял из 246 статей, объединенных в четыре раздела, в каждом из которых было от трех до пяти глав[193]. Кодекс развивал принятые акты и рассматривался как «громадное завоевание» Советской власти, закрепляющее основы нового семейно-брачного законодательства.

Системной новеллой брачно-семейной кодификации стало ее отделение от ранее существовавшей «буржуазной» кодификации гражданского права. Обычно большинство норм семейного права являлось частью гражданского законодательства, например Гражданского кодекса Франции, Германского гражданского уложения. В Российской империи это была часть Свода гражданских законов (книга первая – «О правах и обязанностях семейственных»).

Такой подход был весьма логичен в свете марксистской установки на полное исключение экономических отношений в семье. К тому же и частноправового регулирования тогда еще (или уже) не было.

Большинство положений семейного кодекса представляло собой простое заимствование норм прогрессивного европейского и российского семейного права, разработанных прежними русскими юристами. «Составители декретов и Кодекса попытались только в целях агитационных утрировать антиклерикальный радикализм реформы и ввести в нее некоторые, довольно неопределенные концепции семьи так, как она рисуется в программе социал-демократической партии… Но в то время, как “буржуазное” законодательство, считаясь с религиозными воззрениями граждан и с исторически сложившимся бытом, избегает всего, что могло бы задеть религиозное чувство, советские законодатели, “желая освободить народные массы от гнета религии и духовенства”, стараются подчеркнуть свое отрицательное отношение к религиозному освящению брака и в законе, и особенно на практике»[194].

Еще один мощный удар по семье и мировоззрению бывших подданных его императорского величества был нанесен декретом, принятым ВЦИК 27 апреля 1918 года и сыгравшим важную роль не только в наследственном праве (и соответственно, в гражданском), но и в жизни всего общества. Название этого декрета говорит само за себя – «Об отмене наследования»![195]

Рассматриваемый документ появился не сам по себе, он имел четкое идеологическое обоснование в «Манифесте Коммунистической партии» К. Маркса и Ф. Энгельса[196].

На основании вышеназванного декрета наследование как по закону, так и по завещанию отменялось.

После смерти владельца имущество, ему принадлежавшее (как движимое, так и недвижимое), становилось государственным, то есть достоянием советской республики. При этом нетрудоспособные родственники по прямой нисходящей линии, по восходящей линии, полнородные и неполнородные братья и сестры, супруг (супруга) получали содержание из оставшегося после умершего имущества.

В соответствии с постановлением Народного комиссариата юстиции РСФСР от 11 июня 1918 года все находившиеся в производстве судов наследственные дела были прекращены и переданы в ведение местных Советов[197].

Имущество умершего поступало в ведение местного Совета, который передавал его в управление учреждений, ведающих на местах соответствующими имуществами РСФСР, по последнему месту жительства умершего или по месту нахождения оставшегося имущества. Характерно и то, что вышеназванный декрет имел обратную силу по отношению ко всем наследствам, открывшимся до его издания, если они еще не были получены наследниками или, хотя и получены, еще не поступили в их владение.

Декрет об отмене наследования, кроме всего прочего, «разрывал» историю российского государства на «до» и «после», возводя непреодолимую стену между «мрачным прошлым» царской России и «светлым социалистическим» настоящим, а потом и коммунистическим будущим. Очень незначительное количество советских людей что-либо знали (знает) о своих предках, живших «до исторического материализма», а нередко и о своих дедушках и бабушках. В том числе и потому, что в семье не было наследованных артефактов, напоминавших об их существовании.

Так культивировался «новый тип людей», лишенных корней и семейных традиций, без рода и племени, знавших историю своей страны лишь в пределах «Краткого курса истории ВКП (б)». Чингиз Айтматов называл их манкуртами[198]. Человеческие отношения подменялись классовыми.

Декрет «Об отмене наследования» действовал недолго, но нанес колоссальный ущерб правосознанию, интересам конкретных граждан, юридически поддерживая тезис «после меня хоть потоп».

Кроме того, декрет ВЦИК от 20 мая 1918 года «О дарениях» признавал недействительными договоры дарения, превышающие 10 тыс. руб. Так, А. В. Венедиктов указывал на то, что «тем самым пресекался обход декрета “Об отмене наследования” под видом или в форме дарения на случай смерти. Требуя, под угрозой недействительности сделки, нотариального или судебного акта для дарения или иного безвозмездного предоставления имущества на сумму от одной до десяти тысяч рублей, декрет ставил тем самым и эти дарения под контроль государства»[199].

Наряду с нормативными мерами ущемления церкви большевики использовали грубую пропаганду, надеясь таким способом опровергнуть постулаты христианства. В 1918–1920 годах они развернули антирелигиозную кампанию и инициировали богохульное вскрытие рак с мощами русских святых, чтобы развеять миф об их нетленности. Вопросами вскрытия мощей занимался Наркомюст и лично товарищ Ленин. Самое скандально известное глумление произошло 11 апреля 1919 года, когда публично вскрыли мощи Сергия Радонежского. Впоследствии кампания по вскрытию мощей постепенно сошла на нет[200].

Священнослужителей лишали гражданских, в том числе избирательных, прав и даже продуктовых карточек. В школах их дети подвергались издевательствам как со стороны учеников, так и со стороны учителей, а зачастую вообще не могли получать среднее и высшее образование.

Однако решающий удар по церкви большевикам удалось нанести только в 1922–1923 годах, воспользовавшись разразившимся в стране голодом. Якобы для закупки продовольствия за границей было объявлено о реквизиции церковных ценностей.

Указание о разгроме церкви поступило непосредственно от Ленина: «…Для нас именно данный момент представляет из себя не только исключительно благоприятный, но и вообще единственный момент, когда мы можем с 99 из 100 шансов на полный успех разбить неприятеля наголову и обеспечить за собой необходимые для нас позиции на много десятилетий. Именно теперь и только теперь, когда в голодных местах едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и потому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления… Мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий. <…> Изъятие ценностей,