Я вошла в ту же самую обеденную залу, в которой была вчера ночью. Посреди ее стоял все тот же стол с двумя креслами напротив друг друга. Все те же факелы громоздились на стенах. На всех, кроме одной, находящейся напротив двери, ибо стена эта, еще вчера составленная из прочного камня, теперь была не чем иным, как разноцветным витражом, изображавшим цветущие деревья и райских птиц. Утреннее солнышко играло на стеклянных листиках, усыпая их своими бликами, словно росинками, переливалось на нежных лепестках, оживляло пестрое затейливое оперение птах.

Любовалась я долго. Пока обоняния моего не достиг манящий аромат выставленных на столе, покрытом снежно-белой кружевной скатертью, яств. Была здесь и творожная запеканка, щедро политая смородиновым вареньем, и горяченькая кашка в горшочке под махровым полотенцем, и румяные сырнички, спинка к спинке лежавшие на тарелочке, и белобокие вареники грудкой умостившиеся в мисочке рядом с кринкой сметаны. Имелся даже травяной чай, судя по запаху ни в чем не уступающим тому, которым меня потчевали в прошлый раз. И когда только Луцифарио успел все это наготовить?!

Я, нащупав кресло, не глядя присела в него, не в силах отвести взор от такой прелести. Приступать к завтраку, не дожидаясь хозяев, я сочла неприличным и посему с тоской взирала на яства, изо всех сил стараясь не захлебнуться слюной. Пару минут посидела так, полюбовалась. Потом не утерпела и осторожно потянула за краешек один вареник, аккуратно макнула его в сметану, откусила. И с наслаждением осознала, что начинен он свежей вишней с сахаром…

Спустя некоторое, весьма непродолжительное время я уже вволю уплетала выставленные на стол кушанья, напрочь позабыв обо всех правилах приличия.

За этим бессовестным занятием я и была застукана черным колдуном, изучающе взиравшим на меня, облокотившись спиной о стену возле двери и скрестив на груди руки. Так увлеклась, что даже не заметила, как он вошел!

− Ты присаживайся, − по-хозяйски распорядилась я, так и не придумав ничего в свое оправдание.

Эдвин последовал моему совету, нарочито медленно расположившись в кресле напротив меня. Он вновь скрестил на груди руки. Долго смотрел на меня пристальным холодным взглядом, так, что я даже чуть сырником не подавилась, смутившись от такого внимания к своей персоне.

− Что ты забыла у Пасти? − сухо спросил он после весьма продолжительного наблюдения за процессом поглощения мной пищи.

− А ты? − опять-таки позабыв о приличиях, нагло ответила я вопросом на вопрос.

Колдун открыл было рот с таким видом, словно хотел отчитать меня, как строгий суровый дядя нахальную зарвавшуюся малявку. Но почему-то остановился и опустил глаза. Помолчал с минуту. В течение которой я не переставала скорбеть о том, что успела бы за это время очередной вареничек умять, и проклинала проблески своей воспитанности в купе с правилами приличия. Наконец, чародей с трудом выдавил, стараясь выдерживать бесстрастный тон:

− Луцифарио рассказал мне все, − потом, помедлив, глухо добавил: − Рассказал, что ты отправилась к Пасти, чтобы найти оправдание для меня, и что потом отбила меня у этих тварей и вытащила полуживого, и… − колдун кашлянул в кулак, видимо, чтобы скрыть дрожь в голосе, которую я все же заметила вопреки его стараниям, − использовала свои способности, чтобы вылечить меня.

Я молча смотрела на чародея, рассудив, что подтверждать то, что ему и так известно нет никакого смысла и пытливо стараясь понять, к чему же он клонит.

− Зачем ты это все делала? − тихо спросил Эдвин после долгого молчания, пронзив меня испытующим взглядом.

− А зачем ты отправился к Пасти сразу после того, как узнал, что Луцифарио меня туда переместил? Зачем отбивал меня у тварей, рискуя своей жизнью? − с вызовом спросила я, в очередной раз отвечая вопросом на вопрос и самодовольно отметив для себя, что мои благодеяния по отношению к колдуновским находятся в пропорции три к двум.

Эдвин опустил глаза. Как мне показалось, смущенно и виновато. И снова замолчал. Вареников на пять, не меньше.

− Я должен тебе рассказать одну историю, − соблаговолив, наконец, порадовать меня звучанием своего голоса, хрипло произнес он, так и не поднимая глаз и как-то съежившись и вжавшись в спинку кресла, − давно, верно, следовало рассказать. Ты только выслушай все до конца, хорошо, − с неожиданной мольбой в голосе шепнул он, мельком просяще глянув на меня.

− Хорошо, − мягко и успокаивающе ответила я, слегка ошарашенная таким поведением вечно надменного колдуна.

− Тогда слушай, − все так же хрипло и глухо произнес чародей, сжавшись еще сильней и крепче стиснув скрещенные на груди руки, словно сквозь разноцветный витраж проникали не теплые солнечные лучи, а пронзал ледяной зимний ветер вкупе с колючим холодным снегом. − Эта история началась много веков назад. Когда из одного сопливого самоучки вырос могущественный колдун. Никто никогда не верил в него, не верил в его силу… Но очень скоро они глубоко пожалели об этом, − в голосе чародея зазвенели знакомые надменные нотки, а губы, дрогнув, на мгновение расплылись в ядовитой ухмылке. Мне стало как-то не по себе, но все мое недовольство в отношении собеседника ограничилось зябким поеживанием. − Я заставил их пожалеть… − с какой-то гадливой гордостью процедил колдун. А потом умолк. Виновато глянул на меня и тут же опустил глаза. − Прости… − едва слышно шепнул он. А потом продолжил, вновь повествуя сухим и холодным тоном: − Тогда я только-только почувствовал свою силу, свое могущество, свою власть. И тогда я вволю наслаждался тем, что обрел. У меня было множество желаний, мелких и великих, гнусных и благородных, банальных и изощренных, мудрых и безумных… И я не ленился исполнять их все… − колдун горько усмехнулся. − У меня были богатства, роскошь, женщины… Стоило мне чего-то только захотеть, как желание тут же исполнялось. Так шли один за другим дни, месяцы, годы… Но настал час, и желания перестали быть такими желанными, не принося былого удовлетворения своим исполнением. Наверно, я просто пресытился… Еще какое-то время, я тщетно пытался вернуть былые ощущения, яростно и самозабвенно творя и разрушая, следуя вечно жаждущим голосам плоти и сознания. А потом понял, что это − лишь путь во тьму и пустоту, − голос колдуна дрогнул и стих. Чародей облизнул ссошиеся губы. И долго подбирал слова,