Они прогуливались по саду у всех на виду и повышали популярность дневных моционов.

Во всяком случае народу высыпало на полуденный солнцепёк немеряно. Они прогуливались, и с Абалем постоянно здоровались, перекидывались новостями, просили представить спутницу. Ее в смысле. Можно подумать, до этого дня ее не существовало.

Абаль коротким кивком приветствовал очередного знакомца, а после наклонившись шепнул:

— Неправда, это ты держишь меня за руку.

Ясмин попыталась пошевелить пальцами, но вырваться из хватки не удалось.

— Это знак помолвки! Что о нас подумают?

— Пусть думают.

Глаза у него таинственно мерцали, переливаясь от ночной синевы к полной черноте. Она ни у кого не видела таких странных глаз. Таких… притягательных? Странных? Просто странных.

— У тебя очень странные глаза, — не удержавшись сказала она.

— Странные?

Абаль выглядел удивленным и почему-то настороженным. Она сказала что-то не то?

— Я все время думала, что они чёрные, — попыталась объяснить Ясмин. — Но иногда словно не совсем чёрные.

Абаль засмеялся, отчужденность ушла, расслабилась линия плеч. Он игриво затянул ее на одну из бесчисленных полян садового лабиринта и прижал спиной к старому дубу.

— Ты что? — Она невольно отшатнулась. Лицо окатило жаром и легкой дрожью от близости.

Абаль склонился над ней, манящий, как лесной бог. В его волосах запуталось несколько глянцевый листов падуба.

— Смотри, — сказал он.

Наклонился близко-близко, и Ясмин увидела, что глаза у него вовсе не чёрные, а темно-синие, как августовская полночь. Как сапфир, упавший на дно чёрного озера. Ясмин смотрела, как заворожённая, отслеживая каждую золотую искру, плавающую в темной воде его глаз. После не удержалась и поднялась на цыпочки, приникая поцелуем — сначала к векам, потом к губам.

Абаль ответил, осторожно обнял, словно она была фарфоровая, и Ясмин вздрогнула, так сильно ей хотелось большего. Она знала, каким Абаль может быть, и этой нежности, аккуратной ласки ей было недостаточно, но даже так было хорошо. Слишком хорошо, чтобы длиться долго.

Не то чтобы Ясмин никогда не влюблялась, она даже замуж собиралась пару раз, но как-то вскользь, понарошку. Отыгрывая взрослые дочки-матери. Но Абаля в ее жизни не было и словно не было ничего. Она не помнила ни лиц, ни имён, только его лицо, только его голос.

Когда они выходили из лабиринта, Ясмин вытащила из его волос листики, а Абаль наклонился к ней настолько интимно, что на них начали оглядываться. Но хоть больше не здоровались. В покои она вернулась настолько счастливой, что не могла притушить этот радостный огонь, даже когда увидела Хрисанфа. Абаль выпустил ее руку, но не захотел уходить, Хрисанф тоже, поэтому они уселись за поздний обед втроём. Ясмин поняла, что что-то не так, только когда осознала всеобщее молчание. Хрисанф мрачно изучал собственную тарелку, Абалю было все равно, а сама Ясмин чувствовала себя фейерверком в опасной близости от спички. Но сил заговорить, перекинуть мостик между двумя мужчинами не было. Счастья тихо искрилось внутри неё, как шампанское в тонких стенах бокала. Ему было тесно внутри. Ясмин боялась, что, если заговорит, оно выплеснуться, затопит солнечным светом поляну, стол, беседку, увитую разом плющам.

Затопит ее саму.

Когда ее выписали, она вернулась в свой маленький дом, пылая от счастья, как факел. Ясмин казалось, что жители Варды видят ее издалека, опознавая по золотому сиянию, исходящему от влюблённого сердца. Ни хмурая Айрис, ни прощальное письмо матери, ни тень предстоящего допроса не могли омрачить ее радости. Так вот, что значит любить, думала она. Любить — это вот так. Летать, петь, скользить по кромке его темного от желания взгляда. Окунать пальцы в темный водопад волос. Сидеть на пристойном чаепитии в цветочном круге, болтать о погоде и печеньях, а думать о его губах. Знать, что пуританская, помешанная на пристойности Варда даже не знает, каково это, так думать и так желать.

Абаль ввёл ее в цветочный круг с легкостью щеголя, зашедшего в дамский магазин. Все оказались слишком очарованы его присутствием, чтобы не то, что возразить, а хотя бы осознать это возражение. Они катались в цветочном ландо, если розовое мороженое и даже зашли в магазин, который Ясмин определила, как немного свадебный.

А спустя день ее счастье закончилось

* * *

Ее, наконец, вызвали на допрос. Вызов был осенён печатью Примула, и Ясмин немного струхнула. Сквозь марево счастья пробилось легкое беспокойство. Мастер Файон в таких случаях был высшей инстанцией, и формально он уже допросил ее.

Зачем она понадобилась Примулу?

— Дура, — равнодушно заметила Айрис.

Она сидела в кресле с яблоком и пустыми глазами смотрела, как собирается Ясмин.

— Ясно же, что из-за Абаля. Не отдаст же он свою кровиночку твари из Бересклета.

Ясмин застыла с поясом в руках и отчётливо удивилась. И в самом деле. Как она сама об этом не подумала? Совсем поглупела. Счастье, похоже на внезапный взрыв, оказалось таким огромным и ярким, что вытравливало любой негатив в пределах зоны поражения. Мелкий и незначительный Примул отсвечивал где-то на окраине ее сознания и не ловился в фокус. Кто, боже дорогой, на этом свете может включать и выключать любовь по своему усмотрению? Это же невозможно! Это как ловить бурю сачком для бабочек.

— Даже если так, то что он мне сделает? — возразила Ясмин.

Она была дома всего месяц, а отношения с Айрис у неё становились хуже с каждой минутой. Они спорили из-за всего. Даже кто на какой половине стола ставит йогурт. Ясмин отмахивалась, потому что у неё был Абаль, так что пусть ставит йогурт хоть на голову. Лишь бы успокоилась.

— А то ему нечем тебя зацепить, — ядовито ответила Айрис, навернув йогурта из креманки. — Я тут наслушалась сплетен про твоё житьё-бытье, волки в лесу живут лучше.

Ясмин только плечами пожала. Это было не ее житьё-бытье. А ей пока удаётся существовать очень даже хорошо.

Из дома она вышла в прекрасном настроении, помахав на прощание расстроенной сестринской физиономии.

— Цветы полей, — крикнула она.

В целом к допросу она была готова ещё неделю назад. Хрисанф и Абаль, отыгрывая хорошего и плохого полицейских, натаскивали ее с первых дней, отрабатывая даже самые неожиданные вопросы. Верн тоже приходил, но редко. Сидел злой и потерянный, и даже не язвил. Только рассматривал ее исподтишка. По слухам он попытался бросить невесту, но безуспешно.

По зданию Совета, которое вело к палатам Примула она прошлась, как цунами по болоту. Бедные мастера, которые раньше и здороваться с ней брезговали, теперь выворачивали глаза ей вслед. Даже мастер Тонкой Лозы пал