к тебе», – добавляю я про себя.

По пути домой, глядя в запотевшее окно маршрутки, я думаю о том, что, возможно, мое сердце слишком маленькое и просто не может вместить любовь к двум людям сразу, или же я не умею разделить любовь так, чтобы всем досталось поровну. Поэтому я предпочитаю любить только тебя.

* * *

Чем больше я пытаюсь отдалиться от Андрюши, тем сильнее он липнет ко мне. Если мы с тобой собираемся в кино, то перед кинотеатром нас непременно ждет Андрей.

– А он что здесь делает? – спрашиваю я у тебя, потому что точно знаю, что я ему не говорила.

– Я его позвала, подумала, что втроем будет веселей.

– Да уж куда еще веселее, – бормочу я.

Мы смотрим «Гадких лебедей» Лопушанского и выходим из зала совсем грустными. Андрей говорит, что мрачным быть хорошо, а вот веселеньким и довольным жизнью – убого. Я думаю, что лучше всего быть сильным, поэтому решаю наконец-то избавиться от Андрюши. Предлагаю ему прогуляться вдвоем. Вижу, что тебе эта идея не очень нравится, возможно даже, ты чувствуешь себя лишней, но это ненадолго, скоро мы опять будем вместе.

С Андреем я иду в сторону парка, туда, где деревья спрячут нас от посторонних глаз – кажется, он что-то подозревает. Не удивлюсь, если он читает мои мысли. Я представляю, как было бы хорошо, если бы люди просто исчезали, – это спасло бы от невыносимых попыток объяснять что-то, чего сам до конца не понимаешь. Нужно перестать думать и начать читать стихи, чтобы он не смог влезть мне в голову, но остановиться так сложно.

Мы прыгаем по камням через ручей, я захотела пойти сюда, потому что некоторые разговоры лучше всего начинать у воды, особенно если знаешь, что она течет из нашего королевства, а значит, придаст сил, если я вдруг вздумаю струсить.

Вижу, как Андрей поскальзывается на камне, переходя через ручей, его длинные тонкие руки описывают нелепую дугу, и он падает в воду. Вода смешивается с кровью из пробитой головы и что-то шепчет ему. Наверное, говорит, чтобы он успокоился, потому что нет ничего особенного в том, чтобы умереть в такой ясный осенний день, самому превратиться в воду и уплыть куда-то далеко. Темные волосы Андрея превращаются в водоросли, краска из его глаз выливается, и он весь становится прозрачным и легким.

Все, что остается от Андрея – это его пальто, которое так и будет лежать в ручье, биться в предсмертных конвульсиях вместе с течением.

– Ты не можешь быть равнодушна и испытывать такую злость! – доносится до меня спустя полчаса разговора.

– Я испытываю злость, потому что вообще не хочу говорить.

– А я хочу! Обидней всего, что ты так распорядилась этими, возможно, самыми лучшими моими чувствами. – Голос Андрея начинает звучать как-то неестественно, и мне становится гораздо более грустно, чем я могу себе позволить.

– Ну ты еще заплачь, просто не будем общаться какое-то время и все.

– Захочу и заплачу, что такого-то? Все тут залью слезами к чертям, чтобы мы оба в них захлебнулись.

Вечером Андрей присылает мне сообщение: «Ты, наверное, считаешь меня виноватым в тысяче преступлений, как и я тебя. Но тебе все прощает любовь. А моя вина только в том, что не хочу быть лучше тебя».

О чем это он, интересно? Андрей всегда умел выражать свои мысли максимально непонятно, но тут уж я совсем ничего не понимаю. Не удивлюсь, если он просто говорит фразами из понравившихся ему фильмов.

То, что я прекратила общение с Андреем, никак нам не помогает. К моему удивлению, мы не стали проводить больше времени вместе. Почти каждый день ты уходишь гулять с ним, смотреть фильмы – тоже с ним, даже на нашу гору ты забираешься вместе с Андреем.

– А что такого-то? Это же не я с ним поссорилась, – говоришь ты.

Не понимаю, почему дружба с ним вдруг стала для тебя такой важной. Что он вообще может предложить, кроме нескончаемых шуток над общими знакомыми и пафосных фраз? У нас же с тобой все по-другому, мы в ответе за целый мир, который создали сами, за мир, исчезающий без нас.

– Что будет с нами, когда мы станем совсем взрослыми? – спрашиваю я тебя в один из тех дней, когда ты опять собираешься уйти гулять без меня. Стоишь, наглаживаешь платье, как будто и не замечаешь, как холод расползается по комнате, сжимает мне запястья, делает меня пленницей в собственном теле.

– Не знаю, – говоришь ты, – то, что должно быть за детством, еще не наступило, и я не знаю, где я сейчас. Не хочется обо всем этом думать, если честно.

– А разве за детством что-то обязательно должно быть? – спрашиваю я.

– Наверное, должно быть.

– Работа, семья, дети, ипотека, старческая комбинашка?

– Я бы обошлась примерно без всего из этого списка, – смеешься ты.

– Я бы тоже. Я бы просто хотела всегда быть с тобой.

– Жаль, мы не лесбиянки, это решило бы кучу проблем, – опять смеешься ты.

– Нам не обязательно ими быть, чтобы быть вместе.

Ты как-то странно смотришь на меня и уходишь гулять с Андреем. Я остаюсь дома одна делать домашнее задание по живописи, которое потом преподаватель назовет «депрессивным натюрмортом в неестественно холодных тонах».

Пока ты радуешься весенним дням в компании человека, от которого я пыталась избавить нас, я стараюсь сосредоточиться на учебе в Художественном. Но каждый одинокий вечер с полусгнившими фруктами, которые я усердно малюю, заставляет меня все больше злиться. Без тебя наша огромная комната, пахнущая лесом, сжимается до размеров каморки, королевские кровати превращаются в старые пыльные кресла, а их корни, уходящие глубоко в землю, сжирают подвальные крысы. Без тебя все чахнет.

Одним таким вечером я не выдерживаю и пишу Андрюше сообщение: «Веселитесь там без меня?»

Минут через пять приходит ответ: «Рад, что ты одумалась! Приезжай».

Почти сгнившее в ручье Андрюшино пальто начинает снова обретать человеческую форму и тянется ко мне своими полуистлевшими рукавами, обнимает за ноги, холодные мокрые пальцы лезут в ботинки и кольцами сжимают лодыжки. Так не должно быть.

– Зачем ты продолжал общаться с Лерой? – спрашиваю я Андрея несколько дней спустя.

– Это был мой способ оставаться поближе к тебе. Я знал, что без нее ты точно начнешь от скуки вязать клоунов в полный рост.

– Что? Причем тут скука?

– И ведь, знаешь, сработало – дочка вернулась ко мне.

В Андрюшином голосе звучит самодовольство, как будто ему удалось заманить в ловушку