Когда противник приблизился на пятьсот метров, мы сделали дружный залп и тут же продолжили беглый огонь. Японцы сумели приблизиться чтобы просто пальнуть в нас. Даже где-то что-то просвистело. Но их потери уже были столь велики, что они, сделав этот бестолковый залп, стали отходить.

Мы по отходящему противники продолжали вести огонь и в итоге у них унесли ноги не больше трети атакующих.

В захваченной нами части японского поселения, в плен был взят один из японских купцов и он пошел парламентером в крепость. Так как обстрел продолжался, а пожар разгорался, остатки гарнизона сдались.

Из крепости вышло сто с небольшим человек, это были одни мужчины: большинство солдаты и моряки с подбитых джонок, несколько воинов, одетых побогаче и с интересными саблями, вероятнее всего это самураи и офицеры, а также с десяток неплохо одетых гражданских. Выходили они не спеша и еще более неспешно складывали оружие. В глаза сразу бросились отсутствие женщин и детей и то, что японцы не торопятся отходить от ворот.

— Ваша светлость, — обратился ко мне подошедший казачий хорунжий, — странно что-то ни баб, ни ребятишек. Не нравится мне это.

— Вот что, господин хорунжий. Давай-ка со своими молодцами проверь обстановку в крепости, чует сердце, что-то там нехорошее.

Казаки бегом бросились к воротам и в этот момент японцы стали мешать заходить им в ворота. Сомнения, что в крепости они устроили что-то нехорошее исчезли и не только у меня.

Хорунжий на бегу сорвал с плеча винтовку и вскинув её, выстрелили с воздух. Окрестности огласились его воплем:

— Расступись, суки, — тут же вверх взвились и засвистели нагайки наших казаков, а следом и заверещали японцы получившие от них гостинцы.

Я повернулся к своим морякам-десантникам.

— Всю эту публику взять на прицел. Боцман, командуйте. Руки вверх, японцам рассредоточиться, встав в одну линию. При неподчинении и попытке сопротивления, огонь на поражение, — с нами был еще десяток староверов, вооруженных тоже винтовками. Им была предназначена моя следующая команда.

— Бегом, за мной!

Когда мы забежали в крепость, нашим глазам предстала жуткая картина. Сразу же слева от ворот было бревенчатое здание конюшни и оно горело. Пламенем были охвачены закрытые ворота, стена и уже занималась крыша.

Из-за запертых ворот доносилось бешеное ржание лошадей и полные ужаса крики, в основном женские и детские.

Рядом с конюшней на небольшом свежевыпавшем ночью снегу, лежал казак, одежда на нем еще дымилась и двое товарищей, голыми руками забрасывали его снегом. Лежащего я узнал сразу, это был самый старый казак — Емельян Ермолаевич Котов.

Остальные казаки пытались распахнуть горящие ворота, а тяжелый, еще горящий засов, валялся рядом.

В этот момент ворота задрожали и под напором изнутри широко распахнулись. Из конюшни вырвалось несколько десятков лошадей. Они с диким ржанием устремились к воротам, казаки и мы бросились в рассыпную чтобы не оказаться под их копытами. Следом начали выбегать люди.

В основном это были женщины и дети различного возраста и немного мужчин. Многие взрослые держали на руках рыдающих малышей.

Когда все выбежали из конюшни, хорунжий забежал в неё и через несколько секунд выскочил с радостным криком:

— Никого, — и тут же продублировал. — Пусто, ваша светлость, нету ни людей, ни лошадей.

.

Глава 8

Я подошел к уже севшему на снегу казаку. Кто-то из стоящих рядом с уважением сказал:

— Емельян Ермолаевич голыми руками засов открыли, а потом загорелись, — сидящий на снегу казак тряс обожженными руками, смотрел на выбежавших из огня и улыбался. Его улыбка потрясла меня, руки все в ожоговых волдырях, одежда обгорела достаточно прилично, весь в грязи, но улыбается.

Я обернулся и подозвал Петра.

— Быстро несите его на корабль. В моей каюте среди теткиных баночек найдешь мазь от ожогов. Их целых три, но они все подписаны. Пусть лекари сначала дадут ему выпить три глотка обезболивающего эликсира. У них он есть, — все, что я называл было наследство тетки Анфисы еще её приготовления.

— Последний глоток пусть держит во рту сколько может. Лекари должны раны промыть чистой водой и удалить пузыри, а потом смазать ожоги мазью из первого пузырька. Емельяна переодеть во все чистое и свежее и положить в лазарет.

Четверо казаков подхватили своего товарища и выбежали из крепости.

Спасшиеся айны плотно толпой стояли вдоль стены крепости и испуганно смотрели на нас. Женщины прижимали к себе дрожащих скорее всего от страха детей, те кто постарше тоже старались быть поближе к взрослым. Сразу же было видно, кто родители, а кто их дети.

Мужчин было намного меньше, чем женщин. Несколько женщин были беременны.

Женщины все были достаточно молодые. Взрослых детей почти не было, только несколько мальчиков подростков. В глаза бросилась группа из пяти взрослых айнов стоящая отдельно, двое мужчин, три женщины и семеро детей, четверо мальчиков и три девочки, среди которых была одна уже можно сказать девушка.

Эта группа резко выделялась среди айнов, они были самые старшие.

Заметив мой взгляд, один из мужчин направился ко мне. Иван Васильевич с Анри сразу же среагировали и приготовились вмешаться.

Одет он был как и все на японский манер. Достаточно потрепанное, но еще крепкое косодэ, это что-то типа короткополого кимоно, подвязанное каким-то тонким пояском и хакама — традиционные японские длинные широкие штаны в складку, похожие на шаровары. На ногах были соломенные дзори, японские сандали и что-то типа носок.

Увидев реакцию моей охраны, мужчина остановился и сделал что-то типа почтительного земного поклона и неожиданно заговорил по-русски.

Несмотря на ошибки и чудовищный акцент я понял, что мужчина много лет назад знал русских и жил среди них, но на другом острове. Его русское имя Иван, которое ему дали после купания в большом корыте и полученного подарка как у всех русских. Они его носят на груди на веревочках. Скрестив пальцы, он показал, что это был крестик.

Но потом наступил голод, японцы мешали торговать и добывать рыбу и русские ушли, а Иван попал в плен. Его сильно били, особенно за крестик. Но так как айнов говорящих хорошо по-русски было мало, а надо было общаться с пленными русскими, его в конце концов отпустили и заставили служить японцам.

Через несколько лет ему разрешили вернуться на свой остров, где он