Остался позади город, закованный в ядовитую сталь. Спала2 опустошённая земля, погружённая в неестественный сон. Лес был молчалив – тяжёлый, непосильный груз мешал ему вздохнуть в полную силу.

Они ждали её у реки, в тени древних деревьев. Кони нетерпеливо огласили призрачным ржанием полумёртвую ночь, отвыкшую от их зова. Заклубились, завились изменчивые псы, радостно взлаивая. Всадник чуть поклонился ей в седле.

– Пусть ночь раскроет тебе желанные объятия, – первым приветствовал он, и в его голосе среди потусторонних отзвуков она уловила глубокие, насыщенные оттенки радости.

– Пусть она осыпет вас своими драгоценностями, – тихо ответила она, приближаясь.

– Мы боялись, ты не придёшь больше, – сдержанно проговорил Всадник, но она видела, что его руки сжимали поводья крепче обычного.

И она вдруг поняла. Если бы минувшим днём она выбрала иначе, испугалась бы, отшатнулась и в итоге пожелала вовсе не обретать знание о себе – они ждали бы её ещё много лет, пока выбранная ею жизнь не завершилась бы. А может – кто знает? – и ещё дольше…

– Я боялась, ты нарушил своё обещание, – улыбнулась она и стёрла непрошеные слёзы – такое привычное человеческое проявление чувств.

Не заботясь о хрупкости плоти, пропустив предупреждающий возглас Всадника, она крепко обняла своего коня, приласкала туманных псов. Сегодня можно было всё. И пусть не дано было вспомнить, она всегда помнила сердцем то, что было ей родным.

Всадник спешился, остановился на некотором отдалении. В отличие от коня и псов, он ни на миг не забывал о цене каждого касания. Она обернулась к нему, улыбнулась… Устремившись к нему, она обняла его за плечи, спрятала лицо у него на груди и не думала уже ни о том, как утром проснётся там ослабевшей, ни обо всём том, что было для неё закрыто. Он не отталкивал её и не возвращал туда – только закрыл от всего Мира искристыми ночными крыльями, позволив себе несколько мгновений запретной близости. Она никогда не думала о том, почему он приходил, почему приходили конь и псы. Всё казалось таким естественным, что она и себя-то не представляла без них. А Всадник был таким родным, что она и не задавалась вопросом, кем он был. И впервые только сейчас она подумала о том, что не единственная испытывала тоску по несбыточному. Всё это время он охранял её сердце, безмолвно напоминал, давал силы, был с ней сквозь всё.

– Мне ещё говорили о хищных птицах, – прошептала она.

Всадник тихо, шелестяще рассмеялся. Она ощутила дрожь воздуха совсем рядом, похожую на касание тёплого дыхания, когда он склонился к ней и шепнул вкрадчиво, точно открывал сокровенную тайну:

– У других были и птицы, но нас с тобой всегда сопровождали только туманные псы.

На краю сознания всколыхнулась уснувшая память, взыграв далёким звоном призрачных охотничьих рогов и рваным свистом холодного ветра. Сердце отозвалось сладкой ноющей болью, устремило своё биение вслед за тенями воспоминаний. Она подняла голову, вглядываясь в тени капюшона, и почти различила черты, но в следующий миг Всадник нехотя отстранился, на миг задержав её руку в своей.

– Тебе понадобятся силы там, – сказал он твёрдо, но с некоторой грустью. – Нам ещё предстоит открыть кемранскую тайну.

– Ты поможешь мне? – спросила она, боясь поверить.

– Ты должна там научиться приходить к нам осознанно, а не по одному лишь зову помнящего всё сердца, и тогда многое станет доступно тебе… и мне. Позволь жрице снять печати и станцуй, спой для нас зов в ночь накануне Праздника Первых Даров Матери. Позови меня.

Псы взлаяли, и заржали кони. Она знала, что, если ей удастся – они придут в ночь, когда истончится Вуаль Матери над Миром. Они ведь уже так долго ждали её осознанного зова…

…Риана не помнила, как оказалась вдруг одна в лесу. Что-то настойчиво звало её, а вокруг не было ни следа её спутников. Девушка побрела вперёд среди спящих деревьев. Далеко впереди журчал ручей и лился призрачный свет. Ей показалось, что в глухой ночи, которая не дышала голосами тех, кто скользил на тёмных искристых крыльях, она вдруг различила тихий, едва уловимый зов.

Риана вышла к небольшому лесному озеру, заросшему осокой. Над ним клубилась, вихрилась тонкая пелена жемчужного тумана. Серебристые ивы тянули к воде свои руки-ветви, тонкие и хрупкие, но не могли дотронуться до глади. А зов едва уловимым, но настойчивым перезвоном вёл её к воде. Девушка остановилась у самой кромки, вглядываясь в жемчужную призрачную кисею. Туман стал расступаться, и разошлись острые стебли осоки, открывая тёмный, гиблый провал заброшенного омута. Риана уже не могла отвести взгляд, заворожённая покоем зеленоватой воды – только вглядывалась в мутную глубину до боли в глазах. Омут вдруг начал светлеть, и вот уже видны стали мерно колышущиеся подводные травы, сплетавшиеся в причудливые узоры. А где-то на недосягаемом дне она увидела силуэт, который постепенно делался более отчётливым, приобретал черты молодой девушки. Пряди золотых волос переплелись с водорослями. Длинная белая рубаха колыхалась от лёгкого, как дыхание спящего, течения. Кожа её была мертвенно-бледна. На её груди лежал тяжёлый камень, и её тонкие, хрупкие, как ивовые ветви, руки были прикованы к этому камню цепью из красноватого металла. Бледные обескровленные губы разомкнулись вдруг, словно утопленница силилась сделать вдох, а потом беззвучно прошептали знакомое имя. Слепо, отчаянно она потянулась наверх, к Риане не в силах ни очнуться от своего подобного смерти сна, ни сбросить с груди камень. Зов шёл от неё – тонкая шепчущая струйка…