Вражка, где находилась закрытая Поликлиника № 1 Четвёртого главного управления Минздрава СССР, обслуживавшая ответственных работников ЦК КПСС и высшую государственную номенклатуру. И далее — мимо Посольства США в Москве, где располагалась резидентура ЦРУ.

И что в районе улицы Качалова было ещё несколько посольств, а также жилые дома высокой советской номенклатуры, в том числе — родственников Председателя Совета Министров СССР и члена Политбюро ЦК КПСС Алексея Николаевича Косыгина (его квартирой был особняк на Ленинских горах, но чаще Косыгин жил на загородной даче в поселке Архангельское Красногорского района Московской области) и служебная конспиративная квартира Первого заместителя Председателя КГБ СССР, генерала армии и свояка Брежнева — Семёна Кузьмича Цвигуна.

"Фермер" также регулярно посещал в свободное от занятий в МГИМО время читальный зал и абонемент Всесоюзной библиотеки иностранной литература (ВГБИЛ), директором которой была дочь А.Н. Косыгина Людмила, супруга академика Гвишиани, находящегося тогда под неусыпным надзором КГБ.

Когда это было установлено, начал прорисовываться контур и перспектива потенциальной "шпионской деятельности" "Фермера", масштаб утечек и компромата, который мог попасть в руки иностранных разведок, опасность вербовочных разработок и подходов к членам семей высшей партийной, государственной и чекистской номенклатуры СССР.

Во всех этих местах регулярно крутились иностранцы, в том числе, установленные советской контрразведкой шпионы. Через подержанные книги, сданные на продажу в комиссионку иностранными гражданами или агентами иностранных разведок, могли осуществляться передачи кодированных и шифрованных сообщений. А в момент проезда мимо резидентуры ЦРУ — сеансы мгновенной радиосвязи.

Оперативники из московской "Семёрки", следуя за "Фермером", то и дело натыкались на знакомых коллег, которые вели другие объекты наблюдения или разработки. По давней, профессиональной традиции "наружки", "в городе", "в поле" никто из "топтунов" никогда не здоровался и не подавал вида, что узнал коллегу — оба могли оказаться на задании. Старшие групп потом в отчётах указывали, что заметили коллег в таком-то месте и в такое-то время. Анализом им заниматься было запрещено, сопоставляло и анализировало начальство, которое было в курсе всех операций.

Как бы то ни было, дело "Фермера" начинало принимать очень серьёзный оборот. Чекисты продолжали гадать, что именно было тут "антиконституционно", и кого именно планировалось "экстрагировать"? Два лаконичных слова, отправленных "Фермером" международным телеграфом в Париж в течение недели, стали получать всё более зловещее звучание в таком раскладе.

Но чекистов, следящих теперь днём и ночью за "Фермером", в следующие субботу 20 декабря, воскресенье 21 и, особенно, 24 декабря 1980 года ждал куда больший "сюрприз".

Глава 10 — Разборки пауков

18 декабря 1980 года на заседании Политбюро ЦК КПСС в Кремле, в самом конце заседания, когда были обсуждены все вопросы официальной повестки дня, в рубрике "Разное, оргвопросы" Первый секретарь МГК КПСС Гришин, который был одногодком и одним из соперников Андропова в будущей гонке за место Генерального секретаря (помимо Суслова, Романова и Черненко), и который никогда не упускал случая укольнуть супротивника, задал Председателю КГБ СССР этакий вопросик с подковыркой:

"Мне тут, товарищи, сообщили о каких-то ужасах, творящихся в Зеленограде. Рассказывают, что наши доблестные чекисты из КГБ устроили там поножовщину и стрельбу на главной площади города, в самый людный час. Первый секретарь Зеленоградского РК КПСС всё отрицает. Начальник УКГБ Алидин что-то скрывает. Но все вы сами знаете, как у нас не любят признавать своих ошибок. Я намерен создать комиссию МГК, чтобы во всём разобраться. Юрий Владимирович, просветите коллег по Политбюро ЦК, если Вас не затруднит, что там у Вас происходит?"

Было удивительно, что всегда всё читавший по бумажке, даже на закрытых заседаниях Политбюро, среди "своих", Гришин, тут смог сформулировать три фразы по памяти. "Давно готовился, вызубрил", — подумал про себя Председатель КГБ.

Андропов был к этому готов и с нетерпением ждал этого нужного и выгодного ему вопроса, который только на первый взгляд казался каверзным. Он очень надеялся, что его задаст кто-нибудь из недругов среди "соратников" по Политбюро, и еле сдержал радость, когда с ним вылез именно Гришин.

Брежнев, как бы проснувшись, в удивлении слегка приподнял свои густые чёрные брови. Насторожились Громыко, Тихонов и Устинов. Слегка занервничал кандидат в члены ПБ Алиев и сильно вспотел совсем свежий (с октября 1980 года) кандидат в члены ПБ Горбачёв. Первый секретарь Ленинградского обкома Романов, Секретари ЦК Суслов и Черненко не повели и ухом — явно были в курсе готовящейся нападки Гришина. "Может быть, даже сговорились предварительно, пауки!" — подумал Андропов.

С большим гонором и не очень умный Гришин считал себя в 1980 году сильнее всесильного Андропова, потому что на 6 лет раньше его (уже в 1961 году) стал кандидатом в члены Политбюро (которое тогда называлось Президиумом ЦК КПСС) и на 2 года раньше Андропова — полноправным членом ПБ.

Гришин был уверен, что оказал Брежневу больше услуг в прошлом, чем Андропов. Так в 1964 году, когда тот с Подгорным, Косыгиным, Шелепиным, Микояном и ещё несколькими высшими руководителями партии и государства устроили дворцовый переворот против тогдашнего Первого секретаря ЦК и предсовмина СССР Никиты Хрущёва, именно Гришин, на пару с секретарём ЦК Ильичёвым, по поручению Президиума ЦК (читай — Шелепина и Брежнева) подготовил текст "отречения", который "Хрущ" вынужден был подписать перед увольнением на пенсию со всех постов.

Позднее именно на гришинский пост председателя ВЦСПС Брежнев в октябре 1967 года "задвинул" слишком сильно возомнившего о себе Шелепина (который открыто презирал Леонида Ильича, справедливо считая его недалёким и временным человеком на посту генсека ЦК партии), а самого Гришина сделал в июле 1967 года Первым секретарём МГК вместо шелепинского протеже Егорычева. А чуть раньше, в мае 1967 года Андропов пошёл на "понижение" — из секретарей ЦК КПСС в председатели КГБ вместо другого шелепинского ставленника — "шестёрки" Семичастного.

Недалёкий Гришин не замечал, как "глупый" Брежнев постепенно, но хитро и систематически освобождался именно от тех, кому был чем-то крупно обязан в прошлом, и кто мог слишком откровенно претендовать на брежневскую власть, напоминая ему о старых услугах. Так постепенно ушли в небытие и Шелепин, и Микоян, и Ильичёв, и Егорычев, и Подгорный, и Косыгин. Андропова спасало именно то, что в 1967 году, пересаживаясь со Старой площади на площадь Дзержинского, да ещё как бы под надзор брежневских друзей Цвигуна и Цинёва, он сделал вид, что сильно потерял. За что сразу же получил компенсацию в виде статуса кандидата в члены Политбюро и дальнейшее благоволение Брежнева.