у манекена шестиметрового титана загривок. Вираж выходит не таким жёстким, и, быстро отрегулировав направление газовой струи, Катрине удаётся приземлиться на песчаную подстилку, правда, упав под конец и покатившись кубарем. Однако по большей части это мягко и почти безболезненно. Всяко лучше, чем врезаться в дерево.

— Титан тебя подери, дай другим потренироваться, неугомонная! — заходится смехом капитан Дункан с наблюдательных подмостков. — Бишоп, на сегодня свободна.

Катрина обиженно сжимает губы и, отдышавшись, поднимается, отряхиваясь от песка. Со звоном убирает клинки в ножны. Движения становятся рваными от раздражённого огонька за грудиной, что щекочет рёбра и напрягает мышцы — нет ей с утра покоя.

— Вчерашнего дня вы утверждали, что без пятичасовых тренировок отряду не выиграть, — остро замечает она, подходя к наблюдательному пункту. Дункан, оперевшись локтями на деревянные перила, наблюдает за манёврами. С такой высоты, они для него все как на ладони. Благо, хоть акустика площадки позволяет не волочится по лестнице вверх, чтобы получить распоряжение.

— Что вчера было, остаётся во вчера, — пресекает капитан, присматриваясь к двум солдатам, что нашли пятый манекен. И первый, что срубили сами. — Значится так. На сегодня ты штабная, бумага на тебе. Завтра с рассвета также сюда, будем отрабатывать двойной разворот. А вообще, победа на соревнованиях у нас почти что в кармане…

Катрина щурится от осеннего солнца, рассматривая горделивого начальника, что муштрует отряд то ли ради эффективности за Стенами, а то ли ради награды. Дункан был слишком противоречивым: давал выходной, если у подчинённых были малейшие дрязги, но не отпускал, если те являлись полубольными. Что им двигало и к чему он стремился…

— У вас что, было много братьев? — спрашивает она, подставляя руку козырьком от слепящих лучей. Если его разозлить, то наверняка даст штрафной круг. А это то, чего Катрине требовалось чуть ли не по рецепту доктора: выпустить скопившуюся ярость в движениях клинков. — Откуда такой фанатичный соревновательный дух?

Дункан снисходительно машет рукой, мол, уходи давай с площадки:

— Не твоё дело, Бишоп.

— С собственным лейтенантом можно и повежливее быть, — ответно парирует она.

— В армии, а особенно — в Разведкорпусе, всё не на вежливости держится, а на уставе. Заруби себе на носу, — Катрина выдыхает, понимая, что у Дункана сегодня настроение хорошее. Он ей скорей отпускной выдаст, чем наряд вне очереди. — Не задерживай. Тебя ждет увлекательная бюрократия.

Вода в бочках, что стоят подле склада, холодная и приятно бодрит. Умывшись, Бишоп опирается о бортики: ждёт, пока взволнованная вода уляжется. Есть что-то непостижимо магическое в том, как рябь волн накатами сменяет друг друга. Однажды Катрине в руки попалась ветхая книга, что едва сохраняла свой переплёт. Бишоп достала её в библиотеке, случайно в потёмках перепутав полки. Она было собиралась поставить фолиант обратно, но что-то в обложке смущало и… завораживало. Будто шептало: “прочти меня, и я открою тебе тайну”. Потакая любопытству, Кáта всё же уселась в читальном зале и раскрыла том. Наверное, это был один из тех поступков, о которых она впоследствии не жалела до конца своих дней. В той книге был описан чарующий мир, что скрывали Стены: реки огня, ледяные земли, поля из белого песка и море. Огромный водоём, как озеро, только конца и края ему нет: оно больше суши и вдобавок ещё и солёное… Глупая сказка, но книга заявляла, будто берег моря ласкают волны — такие же, как сейчас в бочке — иногда мягкие, едва видимые, а иногда бушующие.

Хотелось бы ей хоть глазком увидеть эту выдумку воочию: в голове не укладывалось.

Катрина улыбнулась, различая искажённое, пляшущее отражения себя в воде. Когда они с Леви сидели перед первой экспедицией на крыше, украдкой держась за руки, и рассматривали звёзды, она рассказала Аккерману о море. Леви улыбнулся и скептично отозвался, мол, будь такое чудо реальным и солёным, его б давно вычерпали торговцы, выпарили соль и продали её с бешеной наценкой…

Кáта заметила, как отражение вдруг потерянно моргнуло, улыбка соскользнула с лица, а в груди — в её груди, не в воде, не в мираже — разлилась тупая сжимающая боль. Леви…

Бишоп хлёстко бьёт по водной глади, давая себе пощёчину. Как же нелепо всё получилось: рассориться из-за сервиза!

Отойдя от бочки, она быстро выходит на тракт и, идя по жухлой осенней траве, чтобы не запылить сапоги, направляется к штабу, шмыгая носом. На сердце с новой силой заскребли кошки. Тоска узлом завязывает все органы внутри, а по телу разливается тягучая продрога. Кáта понимала, откуда шёл этот мандраж, хоть самой себе научилась не лгать: она боялась. Боялась, что доверилась человеку, найдя крупицы смелости, а теперь он может её предать. Оттолкнуть.

Уязвимое положение. Неприятное. Будто она снова в родном “доме”, а тот, кто был призван её защищать, кто был назван родным отцом, отвернулся от собственной дочери, выбрав бутылку…

Переживания сгущаются, словно тёмная вода, готовая схлестнуться над головой. Катрине вдруг отчаянно захотелось излить кому-то душу. Попросить совета, помощи или утешения — чего угодно, даже осуждения, лишь бы не оставаться одной в этом топком чувстве самокопания.

Можно было поддаться искушению и выплеснуть чувства на бумагу, а потом отправить по почте Виктору… Кáта усмехнулась, качая головой: когда она в последний раз писала брату прямо и честно, тот приехал в штаб и устроил цирк, возмущаясь, что его сестру повысили до лейтенанта. Для него это звучало почему-то оскорбительно. С тех пор Катрина ему всё сообщала в общих чертах, без большой конкретики. Особенно, когда дело дошло до Леви, здесь ей пришлось надеть маску заправского дипломата: есть мужчина, которому она нравится, а он нравится ей. Всё хорошо. В ответ Виктор прислал письмо: “Передай ухажёру, что я набью ему рожу, если он тебя обидит”. Будто Леви таким напугаешь…

А теперь они с Аккерманом ещё и съехались. Узнай это Виктор, его бы хватил удар. Наверняка бы примчался освидетельствовать избранника по собственным критериям, не забыв расспросить про умение готовить: пекарь везде остаётся пекарем. Будь Кáта дамочкой из высокопарных любовных романов, которые Бишоп всё же изредка почитывала в городской библиотеке, она бы наверное тоже вздыхала и упиралась, говоря о переезде к возлюбленному, не имея на руках ни документа о браке, ни кольца, ни осязаемых планов на такое. Однако нравы в разведке специфичны и более свободны: когда жизнь длится в Стенах от экспедиции до экспедиции, а на вылазках высчитывается до появления титана на горизонте, невольно начинаешь думать иными категориями. Ничего предосудительного в их с Леви связи Кáта не видела.