Шрифт:
Закладка:
Итак, в нашем распоряжении оказались несколько волос из пряди И. Э фон Борна, срезанных в день смерти – 25 июля 1791 года герром Деймом-Мюллером. Чёрные с проседью волосы, жёсткие на ощупь…
Известно, что волосы превосходно подходят для измерения содержания мышьяка в человеческом теле, поскольку этот яд, попадая внутрь человека, его организмом выталкивается в волосы. Напомним, что для современного анализа для исследования нам было достаточно нескольких штук и можно было ограничиться всего одним экземпляром.
Объединив усилия и используя нейтронно-активационный метод для выявления концентрации ртути в пряди маэстро, мы протестировали десять волосков из его локонов. В данном случае – наличие мышьяка в волосках учёного, причем сегментный анализ позволит точно определить даты абсорбции всех доз яда, поскольку известна дата, когда волосок был сбрит. Волоски запаивались в кварцевую ампулу, которая в течение необходимого времени помещалась в активную зону реактора ВВР-10 и подвергается бомбардировке потоком ядерных частиц для активации мышьяка. После чего ампула с волосками извлекалась из реактора, волосок делился на пятимиллиметровые сегменты и проводились стандартные измерения активности.
В момент кончины Борна его волосы должны были содержать «необычно высокую» дозу яда. А сколько точно – можно было узнать с помощью методологии, разработанной и применяемой уже не одни десяток лет физиками-ядерщиками.
Итак, «нейтронщики», получив задание, взялись за дело. Волоски, порезанные на сегменты, были помещены в кварцевые ампулы и транспортированы в ядерный реактор, где подверглись термическому нейтронному облучению. Эти волоски прошли в общей сложности несколько десятков операций…
Вторичная эмиссия волосков была измерена дозиметрической установкой для последующего определения содержания в них ртути. Протестированные волоски дали великолепную и ожидаемую картину. Полученные результаты для более длинного волоска были отображены графически в виде пика которой соответствовали содержанию мышьяка от 28 до 68 граммов на тонну живого веса, то есть в 500 раз выше нормы!
Игнациус Эдлер фон Борн с едой или питьём получил смертельную дозу яда (мышьяк). Агония длилась с 21 по 25 июля 1791 года до дня смерти, то есть четверо суток.
Итак, результаты тестирования волос Игнациуса фон Борна совпали с медицинскими показаниями театрального врача Николауса Клоссета и полностью соответствовали версии об отравлении выдающегося немецкого учёного, единомышленника и друга Вольфганга Амадея Моцарта.
XXXVI. Эпилог
В мае 1983 года английский кинорежиссёр Карр в курортном английским городе Брайтоне инсценировал судебное разбирательство по делу об убийстве Моцарта. В нем участвовали шесть актеров, в костюмах той эпохи исполнявших роли членов суда, а также основных действующих лиц драмы, разыгравшейся почти 200 лет назад. Нескольким сотням зрителей – присяжным заседателям – предстояло решить, кто мог убить Моцарта. Большинство признало виновными Сальери и Зюсмайра.
Попытки представить теорию отравления просто легендой всё продолжались. Решительный противник этой теории судебный медицинский эксперт профессор д-р X. Банкль утверждал (в 1990 году), что при отравлении ртутью опухоли должны отсутствовать, а тремор у последнего Моцарта вообще не наблюдался. Наличие тремора нами однозначно доказано путем анализа последней рукописи Моцарта. Напротив, профессор доктор Р. Эрпельт защищал тот пункт, что опухание очень даже характерно для симптоматики ртутного отравления вследствие отказа почек.
В свое время Бетховен ставил 100 против 1, что Сальери отравил Моцарта (насколько он должен был быть уверен в своих словах), а Россини, называвший Сальери «отпетым трусом», говорил: «Впрочем, именно этот Сальери имел регулярный контакт с Моцартом. После смерти последнего Сальери подозревали и даже серьезно обвиняли в том, что, должно быть, из зависти он убрал противника с пути посредством какого-то медленно действующего яда».
Профессор д-р М. Фогель, являясь, между прочим, автором текста и музыки второй части к «Волшебной флейте» и придерживаясь относительно Сальери – Зюсмайра тех же взглядов, что и мы, выпустил неподражаемую книгу о Моцарте, целиком построенную на материалах, снабженных только краткими комментариями: «Mozarts Aufstieg und Fall» («Взлет и падение Моцарта»). В ней, например, цитируются следующие слова Тайне:
«В самом деле, при таком количестве подозрительных обстоятельств, говорящих в пользу насильственной смерти, любой суд в наше время просто обязан был бы возбудить дело об убийстве».
Фогель приводит богатейший материал, филигранно и убедительно комментируя его. Его выводы достойны того, чтобы быть процитированными:
«Тот, кто желает понять логику событий, связанных со смертью Моцарта и его погребением, должен проникнуться ситуацией. В то время, как Моцарт чувствовал приближение своего конца, с каждой неделей слабел, пока наконец не слег совсем, активность его врагов все возрастала и с его смертью, точнее сразу же после нее, достигла своего печального апогея. Физическое уничтожение сопровождалось кампанией, направленной и на уничтожение Моцарта как личности. Отказ в христианском погребении достаточно прозрачно показывает, что враги добились своего: он был устранен и вытравлен из памяти не только физически, но и морально.
Отравление Моцарта для широкой общественности, света преподносилось как закономерный конец неисправимого кутилы, загнавшего себя в могилу в результате необузданного распутства (с Шиканедером). Этот свет не осознавал, что он имел в лице Моцарта и что он потерял с его смертью».
Фогель – в чем мы с ним солидарны – понимал, что отравление не признавалось зальцбуржскими лоббистами только потому, что оно не вписывалось в их картину благородного и неприкасаемого гения. Одну из таких попыток самообороны с большой помпой и множеством сослагательных наклонений предпринял X. Гагельман в своей книге под сенсационным заголовком «Mozart hat nie gelebt…» («Моцарт и не жил вовсе…»), но дело так попыткой и ограничилось. Относительно же Банкля следовало признать, что поначалу, принадлежа к противникам теории отравления, первым из них пытался глубоко вникнуть в существо вопроса, не избегая и дискуссии, и категорически не приемлил любых искажений образа Моцарта. Следует отдать должное его логике и убедительности, но в конечном счете и он потерпел фиаско в своих спекуляциях по поводу якобы несуществующего тремора Моцарта и, по его мнению, нехарактерной для отравления ртутью картины опухания.
Мы же, со своей стороны, были уверены в том, что наконец-то найден весьма аутентичный портрет Моцарта с типичным «длинным, мясистым» носом, упоминания о котором фигурировали во многих его словесных описаниях. Речь шла о гравюре на стали Карла Майера из Нюрнберга. Этот портрет в известной степени приближался к портрету
