Шрифт:
Закладка:
Реготовские завсегда за Овинцевых выходили, невест же брали из других деревень, и – редко – из Ромашково, только не холопок. О свадьбах же вот на покосе сговаривались! Вечерком в шалашах да на лугах миловались… некоторые девы после того сенокоса приносили в подолах… И что? Да, священник, отец Николай, ругался, говорил, что – грех! А вот родители так почему-то не считали. Ну, девок, конечно, виноватили, но так, вполсилы – для людей больше. Что тут говорить – рожавшая-то девка, даже с приплодом – жениха себе, знамо, найдет. Все ж видят – рожать может, не пустоцвет! Для чего еще бабы и нужны-то? Чтоб деток рожали – то-то. И больше – ни для чего. Так что какой же тут грех? Но, конечно, Иисуса Христа да отца Николая обижать не стоит – грех-то можно и замолить! Вот и замаливали, но особо не заморачивались. А на сенокосах девки да парни любились!
И правильно Митька, покосный старшой, обед поздно сделал. После него до ужина кажется – един миг! Пролетел быстро… Устали, да… Но тут и костер, и купанье, и песни… Овинцевские. Ромашкинские придут… Или Реготовы к ним – в гости… Вот где веселье-то! Ради того можно и косой помахать да граблями…
– Граня, а тебе кто из овинцевских больше глянется – Мишка или Иван?
– А не тот и не другой! – Граня (Гранислава, в крещении – Федосья) презрительно фыркнула и вытянула на песке ноги. – Оба какие-то плюгавцы.
– Так им и лет-то еще…
– Во-от я и говорю! Мне б лучше Акинфий, старшой их. Вот где сила-то!
– Акинфий? Так он, говорят, с ромашкинской Лушкой!
– И что? Что, Лушка – стена, что ль? Не подвинуть? – Гранислава повела загорелым плечом. Девушка сильная, хорошо сложенная, высокая… да и статью удалась. Такая ка-ак двинет – мало не покажется!
Другие реготовские девы – Зденька, Фрола да Василиска – статью – увы! Да и груди не такие, как у Граньки – вот у той грудь, так грудь – колесом! Эти же… маловаты еще. Но на личики красивы, стройняшки, ноги длинные, руки тонкие… Зденька кареглазая, темненькая, у самого пупка шрам – в детстве еще на косу напоролась, едва кровью не истекла, да Бог дал – выжила. Фрола с Василискою – светлоглазые, светло-русые, как и Граня, только та еще посветлее. Красавицы! И работницы, каких еще поискать. Правда, говорят, Фрола леновата малость, а Зденька – на язык востра. Так, мало ли что злые языки болтают?
Ведь поработали ж! Ужо теперь-то можно и отдохнуть…
Реготовские красавицы-девы лежали сейчас на песочке, у омутка. Голышом, после купания, нежились на заходящем солнышке да сплетничали про парней – а о чем еще разговаривать девкам? Не про охоту же! Ну, можно еще про купцов, про товары…
– Говорят, ныне ладьи купецкие на реке видали… Заморских гостей!
– Так все одно, к нам-то не заплывут!
– Бывает, и захаживали… Вы бы что купили, коли б зашли? Ну, и коли бы у вас серебришко какое было? Да, хотя бы медь или бусины… Я бы – гребень из рыбьего зуба! Резной.
– Я бы – ленты в косу.
– А я бы – зеркальце! Фряжской работы, да чтоб в серебре!
– Чего ж не в золоте-то? Ой, Зденька, губа-то у тебя не дура!
– Сами ж спросили… И я б не купила! Хорошо бы, чтобы Ванька Овинцев мне его подарил!
– Ну, Зденька! Ух-х!
Девицы нынче нарочно подальше зашли, в самые заросли – чтобы свои, реготовские, слюни не пускали. Потому как вот это уж точно грех – когда со своими… А с чужими… с чужими совсем не грех, что бы отец Николай ни говаривал! Так что…
– Ох, девы… Сегодня с Ванькой поцелуюсь! Только поцелуюсь… и покуда – все…
Зденислава (Катерина в крещенье) мечтательно прикрыла глаза, представляя, как они с Ванькой сегодня пойдут на дальний лужок, подальше от чужих глаз. Как лягут вместе в траву… как поставит она губы для поцелуя… А потом попросит спинку почесать… вот, между лопатками… и потом… Потом – мурашки по коже, вот!
– Зденя! Зденька – ты спишь, что ли?
– А? Чего? – распахнула глаза Зденислава.
– Ничего! Мужик, гляди – чужой! Эвон, отвернулся…
И впрямь – чужак! Ну, вот ничуточки не знакомый. Вышел откуда-то из кустов, да, увидав нагих дев, поспешно отвернулся. И робко так, со стеснением, попросил:
– Девы-красавицы, можно, я мимо вас пройду? Мне б из мужиков кого-нибудь надо.
– А мужиков-то у нас и нет! – натягивая рубаху, рассмеялась Гранислава.
Другие девчонки тоже быстро оделись – да и что там было одевать-то? Рубахи льняные да запоны – накидки девичьи. Хорошо б, конечно, еще и волосы заплести – да пока мокрые… Впрочем, нечего тут по кустам и ходить – подглядывать!
Именно так и прошептала Зденислава, косясь на застывшего чуть в отдалении незнакомца – не слышит ли? А, впрочем, путь даже и слышит, что с того? Его ведь сюда не звали, не тянули силком…
– Тебе зачем мужики-то?
– Да ладейку вытянуть… чуть-чуть помочь, коли сами не сладим. Купцы мы. Гости торговые… Ну что, красавицы, теперь повернуться можно? А то как-то неудобно спиной говорить.
– Поворачивайся, – глянув на подружек, махнула рукой Граня. – Так уж и быть… Купец, говоришь?
– Ну да, – мужик повернулся.
Мужик, как мужик, лет тридцати, вовсе не страшный – хоть и чужой. Ликом смугл, волос черен, крючковатый нос. Не сказать, чтоб силен – без особенной стати. И – стеснительный, видно сразу. Небось, вдовец…
Одет хорошо, богато – в тунику из греческой ткани. Купец – тут уж любой поймет.
– Девы, вы мне родник не покажете? Коли тут есть. А то страсть как хочется ключевой водицы! А я б за то вам… подарки. А? Да вы не бойтесь, всю-то вашу воду не выпьем!
– Еще б выпили!
Девчонки тоже посмеялись, расслабились – хоть и предупреждали их про чужих! Чужакам верить нельзя – знамо. Так они и не верили… Просто чужак-то не страшный был! Чего такого бояться? Тем более когда рядом – свои. Только крикни.
– Так что с родником?
И просил немного…
Девчонки переглянулись…
– Ладно, – Зденька решила за всех. – Оттуда вон, иди, вдоль речки, а, как увидишь орешник – сразу поднимайся на кручу. Там и увидишь, да…
– Дак он и ручей увидит! – хмыкнула Василиса.
Фрола покачал головой:
– Дак, ручей-то пока ишо…
– Благодарствую, девицы! – приложив руку к груди, низко поклонился незнакомец. – Не знаю, как бы без вас… Да! Подарочки-то возьмите. Правда, не знаю, кому что. Я вот тут,
