Шрифт:
Закладка:
«9 февраля ночью мы возвращаемся с задания, — рассказывает Иван Никитич, — и на окраине поселка видим — кони стоят. Командир взвода посылает меня и еще одного бойца разузнать, кто там. Мы подъезжаем, светим фонариками — а там власовцы. Мы ходу — а у них пулемёт. Очередь, конь подо мною падает — и я вместе с ним. Очнулся в хате, когда мне женщина смывала с лица кровь. Когда я пришел в себя, она подала знак власовскому капитану — а тот оказался омским. Ну и заговорил со мной не как с противником, а как с земляком. Я рассказал ему, что у меня два деда расстреляны, отец раскулачен и погиб на допросе — мне тогда было десять лет. Такая вот судьба. Ну и капитан приказал хозяину хаты запрячь сани и отвезти меня в Дубно в лазарет в сопровождении солдата. А пулемётчик, который в меня стрелял, и говорит: “Повезло тебе — когда я стрелял, то поставил пулемёт на снег. Сошки разъехались, и очередь пошла ниже, по коню”. Меня не ранило, а сильно придавило упавшим конём и только повредило ногу. Так мой Орлик спас мне жизнь. Не знаю, что потом стало с нашим отрядом, но моей матери прислали похоронку: “Ваш сын гвардии красноармеец Идоленко Иван Никитич, в боях за социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество был убит 9 февраля 1944 года. Похоронен: Ровенская область, Дубнинский район, село Малые Сохи”»…
— А ровно через месяц, 9 марта, — дополняю я рассказ Ивана Никитича, — группа Кузнецова наткнулась в селе Боратин Бродовского района на бандеровцев и погибла. Алексей Николаевич Ботян, который встречался с Кузнецовым в конце 1943 года, считает, что всё дело именно в отсутствии у Кузнецова надежного прикрытия: «Мне Мирковский говорил: “Вся вина в смерти Кузнецова лежит на Медведеве”. А Кузнецова надо было беречь — никто больше его не сделал». Но, может быть, дело и не в Медведеве — просто отряд кавалеристов, посланный на помощь Кузнецову, сам попал в засаду. Однако солдату Ивану не суждено было умереть — он буквально воскрес из пепла…
— Через несколько дней, — продолжает свой рассказ Иван Никитич, — немцы посадили нас в вагоны и отправили в город Перемышль. Там, на сборном пункте, загнали в эшелон и отправили в Германию — в город Штукенброк, где находился лагерь для военнопленных Шталаг-326 VI-K…
Здесь нужно сделать необходимые пояснения. Шталаги (Stammlager) — это лагеря вермахта, люфтваффе и кригсмарине для военнопленных из числа рядового состава во время Второй мировой войны. В наше время можно услышать байку, что, мол, военные преступления совершали только СС, а вермахт — это просто солдаты, честно выполнявшие свой долг. Одним из опровержений этого мифа являются шталаги, где военнопленные уничтожались с той же методичностью и жестокостью, что и в лагерях смерти СС. Особенно это касалось русских. Командование вермахта разработало целую систему разнообразных и чудовищных по своей жестокости издевательств. Самые изощренные пытки, перед которыми бледнеют ужасы Средневековья, оголтелый террор, убийства, непосильный труд — всё это осуществлялось командованием вермахта с той же немецкой педантичностью и маниакальностью, что и в лагерях СС. Конечно, и жизнь немецких военнопленных в советских лагерях была не сахар — но Советский Союз в меру своих возможностей выполнил требования Женевской конвенции о военнопленных 1929 года (СССР не счел нужным подписывать эту Конвенцию, так как присоединился к Гаагской конференции, содержащей те же принципиальные положения, что и Женевская — к тому же 19 марта 1931 года ЦИК и СНК СССР приняли «Положение о военнопленных», в целом повторявшее Женевскую конвенцию). В советском плену побывало 2 млн 388 тыс. 443 немецких солдата, из которых 357 тыс. умерло — что не идет ни в какое сравнение с целенаправленным садистским умерщвлением советских военнопленных нацистами: из примерно 4 млн человек было убито и замучено 3,6 млн.
— Когда я вышел из вагона, — продолжает Иван Никитич, — помню, что земля резко пошла на меня. Я за нее хватаюсь, а в глазах темно. Хорошо ребята помогли мне подняться, прийти в себя. Ну и своим ходом пошли со станции в лагерь. Сейчас мы знаем, что там захоронено 65 тыс. советских военнопленных. Для работы я был не годен — и меня отсылали в другие лагеря.
Мне, автору этих строк, удалось установить, что одним из них был Шталаг II-F (315) / II-B в 2,4 км к западу от деревни Хаммерштейн (в настоящее время польский город Чарне). Он был создан еще в Первую мировую войну для русских военнопленных, а с 1933 года использовался для немецких коммунистов. К 1944 году лагерь был разделен на две части: северную и восточную. В северной части (Nord) находились поляки, французы, бельгийцы, американцы и югославы. В восточной части (Ost) итальянцы и русские. Смертность была страшная, основными причинами ее являлись голод, холод, антисанитария, отсутствие медицинской помощи.
— Когда нас переводили из Хаммерштейна в Заган (Шталаг VIII–C в Нижней Силезии, в настоящее время польский город Жагань), то дали паёк — кусочек кровяной колбасы и булку хлеба. Мы их за ночь потихоньку отщипывали, пока не съели. И когда нас привезли в Заган, мы не ели еще двое суток. А нас было человек сто. Потом кто-то сказал, что у бауера (крестьянина) подохла лошадь. Охранниками там были инвалиды Сталинграда. Они взяли несколько мужиков покрепче, обработали лошадь — и съели. Из наших кому ухо досталось, кому что — а мне копыто. И вот я это копыто сварил в котелке — роговица не сварилась, а то, что было снизу, мягкое — я потихоньку кусал, и так спасся…
Это ощущение страха и ужаса оставило в памяти солдата такой неизгладимый след, что превратилось в доминанту — быть возле еды. «Я всегда помню это копыто, которое варил», — говорит он. Поэтому дома в родном сибирском Белово было свое хозяйство — ульи, корова, рыбалка, охота. И вот, спустя три четверти века, он снова на казенных харчах — человек кристальной чистоты, ничем себя не запятнавший, не укравший ни копейки. Он снова у разбитого «копыта»…
— Всего я прошел восемь лагерей, последним был Шталаг VIII-А Гёрлиц (Görlitz) на правом берегу реки Нейсе. Там я попал в список специалистов, поскольку закончил перед фронтом училище по
