– Достаточно просто существовать… – сказал Вольф.

– Вовсе нет, – ответил старик. – Нужно делать свою работу.

Вольф легонько нажал на сторожку. Держалась она не слишком крепко.

– Послушайте, – сказал Вольф, – пока я не ушел. Последние разделы плана, все идет хорошо. Так что я сделаю вам подарок. Кое-что слегка изменю.

– Выполнять свою работу, – повторил старик, – обязательно.

– Никакой работы, никакой безработицы, – сказал Вольф. – Так или нет?

– Налог, – сказал старик. – Платите налог. Никаких толкований.

Вольф ухмыльнулся.

– Я потрафлю своим инстинктам, – напыщенно произнес он. – В первый раз. Нет, во второй, по правде говоря. Я уже разбил хрустальную салатницу. А сейчас вы увидите, как наружу вырвется главная страсть моего существования: ненависть к бесполезному.

Он поднапружился, как аркбутан, сделал резкое усилие – и сторожка опрокинулась. Старичок в своем канотье остался сидеть на стуле.

– Моя сторожка, – сказал он.

– Ваша сторожка валяется на земле, – ответил Вольф.

– У вас будут неприятности, – сказал старик. – Я подам рапорт.

Рука Вольфа обрушилась туда, откуда торчала шея старика, тот застонал. Вольф заставил его встать.

– Пошли, – сказал он. – Составим рапорт вместе.

– Оставьте меня! – запротестовал, сопротивляясь, старик. – Сейчас же оставьте меня в покое или я позову на помощь!

– Кого? – спросил Вольф. – Идите со мной. Пройдемся немного. Нужно выполнять свою работу. Моя – это прежде всего вас выгулять.

Они вышагивали по песку, Вольф, как коршун, вцепился в шею сгорбившегося старика, желтые ботинки которого то и дело оступались. Солнце свинцом давило на Вольфа и его спутника.

– Прежде всего вас выгулять, – повторил Вольф. – Потом… шваркнуть о землю.

Что он и сделал. Старик скулил от страха.

– Потому что вы бесполезны, – сказал Вольф. – И мне мешаете. А я теперь собираюсь избавиться от всего, что мне мешает. От всех воспоминаний. От всех препятствий. Вместо того чтобы сгибаться, превозмогать себя, изматываться… изнашиваться… потому что я изнашиваюсь, вы слышите меня! – завопил Вольф. – Я уже старше вас.

Он опустился на колени рядом со старым месье, который глядел на него полными ужаса глазами и разевал челюсти, словно выброшенная на сушу рыба.

А потом Вольф захватил пригоршню песка и запихал ее в беззубый рот.

– Одну за детство, – сказал он.

Старик отхаркнул и, поперхнувшись, пустил слюну.

Вольф зачерпнул вторую горсть.

– Одну за религию.

На третьей старик начал бледнеть.

– Одну за образование, – сказал Вольф. – И одну за любовь. И глотайте-ка все, глотайте, старый козел.

Левой рукой он пригвоздил к земле жалкую развалину, которая задыхалась, испуская придушенное урчание.

– Еще одну, – сказал он, пародируя месье Перля, – за вашу деятельность в качестве ячейки социального организма.

Его правая, сомкнутая в кулак рука уминала песок между деснами жертвы.

– Что касается последней, – заключил Вольф, – я приберег ее для ваших последующих метафизических треволнений.

Старик больше не двигался. Последняя пригоршня высыпалась на его почерневшее лицо; песок собрался в глубоких впадинах глаз, прикрывая их – налившиеся кровью, вылезшие из орбит – от света.

– Что может быть более одинокого, чем мертвец… – пробормотал Вольф. – Но и более терпимого? Более устойчивого… а, месье Брюль?.. И что более любезного? Более приспособленного к своим функциям, более свободного от всех беспокойств?

Он замер, встал.

– Избавляетесь от того, что вам мешает, первое очко, – сказал он, – и получаете труп. Тем самым нечто совершенное, ибо нет ничего совершеннее, законченнее трупа. Да, это плодотворная операция. Двойной удар.

Вольф шагал, и солнце исчезало. От земли, волочась серыми полотнищами, исходил неторопливый туман. Скоро Вольф уже не видел своих ног. Он чувствовал, что почва становится твердой, теперь он шел по сухому камню.

– Мертвец, – продолжал Вольф, – это прекрасно. Он полон. Не имеет памяти. Завершен. Пока не мертв, не завершен.

Он почувствовал, что земля резко поднимается вверх крутым откосом. Поднялся ветер и рассеял туман. Согнувшись в три погибели, Вольф карабкался и боролся, помогая себе при продвижении руками. Стемнело, но он различал над собой скалистую, почти отвесную стену, к которой цеплялись ползучие растения.

– Разумеется, чтобы забыть, достаточно было подождать, – сказал Вольф. – Так бы и получилось. Но и тут, как и в остальном, находятся люди, которым ждать невмоготу.

Он почти прилип к вертикальной стенке и поднимался совсем медленно. Один из его ногтей застрял в трещине камня. Он резко отдернул руку. Палец начал кровоточить, кровь торопливо билась внутри.

– И когда ждать невмоготу, – сказал Вольф, – и когда мешаешь сам себе, появляется повод и оправдание – и если избавишься от того, что мешает… от себя самого… тогда прикоснешься к совершенству. Круг, который замыкается.

Его мускулы сокращались в бессмысленных усилиях, он все поднимался, прилепившись к стене, как муха. В тысяче мест растения своими стальными когтями разрывали его тело. Тяжело дыша, обессилев, Вольф приближался к гребню.

– Пылающий можжевельник… в камине из бледных кирпичей… – сказал он еще.

В этот миг он достиг вершины каменной стенки и, как во сне, почувствовал у себя под пальцами холод стальной клетки, ветер ударил его по лицу. Голый в вымороженном воздухе, он дрожал и стучал зубами. Под напором неистового шквала ему никак не удавалось ослабить хватку.

– Когда захочу… – выдавил он сквозь сжатые зубы. – Я всегда мог сопротивляться своим желаниям…

Он разжал руки, его лицо расслабилось, а мускулы обмякли.

– Но умираю я оттого, что их исчерпал…

Ветер вырвал Вольфа из клетки, и его тело ввинтилось в воздух.

Глава XXXIV

– Итак, – сказала Лиль, – собираем пожитки?

– Собираем, – ответила Хмельмая.

Они сидели на кровати в комнате Лиль. У них были усталые лица. У обеих.

– И довольно, больше никаких серьезных мужчин, – сказала Хмельмая.

– Никаких, – сказала Лиль. – Только жутких волокит. Которые танцуют, хорошо одеваются, чисто выбриты и носят розовые шелковые носки.

– По мне, так зеленые, – сказала Хмельмая.

– И с автомобилями по двадцать пять метров длиной, – сказала Лиль.

– Да, – сказала Хмельмая. – И заставить их пресмыкаться.

– На коленях. И на пузе. И они оплатят нам норковые манто, кружева, драгоценности и домработниц.

– В накрахмаленных фартуках.

– И их не любить, – сказала Лиль. – И показать им это. И никогда не спрашивать, откуда у них деньги.

– А если они окажутся слишком умными, – сказала Хмельмая, – их бросить.

– Это будет чудесно! – восхитилась Лиль.

Она поднялась и ненадолго вышла. Потом вернулась, волоча за собой два огромных чемодана.

– Вот, – сказала она, – каждой по одному.

– Мне никогда его не заполнить, – заявила Хмельмая.

– Мне тоже, – согласилась Лиль, – но зато какой презентабельный вид. И кроме того, их будет легче нести.

– А Вольф? – вдруг спросила Хмельмая.

– Уже два дня, как он убыл, – очень спокойно сказала Лиль. – Он не вернется. К тому же