Шрифт:
Закладка:
Я могу предложить иную, еще менее разумную версию, но более верную: царственному, известнейшему из учеников Аристотеля Стагирита просто захотелось посмотреть на край земли, как там солнце восходит. Вот он, любопытствуя, туда и отправился. Конечно, с отчаянными своими дружками-гетайрами, красавицами-гетерами для развлечения и личной охраной, царю подобающей. Оснащённый по реальной обстановке просто турист того времени, не приходит тебе такое в голову? Скажи, с нас, невеликих, какой тогда спрос за дикие желания? А чтобы смешнее жилось!
Ты вот возьми и просто поменяй знак у всего, что ты лично делал в жизни, с того, что считал положительным, на отрицательный, и погляди, что из этого получится. Что теперь — хорошо — и что у тебя — плохо? Видишь, как преобразилась вся картина твоей жизни?! И скажи, а с точки зрения какого присвоенного на время халата ты решал, что плохо и что хорошо? То-то! Потому, наверное, что нет ни хорошего, ни плохого. Всё сплошная иллюзия. Буддисты так считают. И правильно, скажу, считают!
А вот я, того же смеху ради, желаю теперь по уличной грязи шествовать в кабак в панбархатных онучах, как тот шишковский золотостаратель, и в посконной рубахе, истлевшей от пота в таёжных комариных уральских дебрях. Пускай, на хрен, весь мир подивится на расейского лапотника! Может, в прошлой жизни он был высокорождённым дюком или гордым лордом, а в этой стал спившимся русским скоморохом. Познакомься глубже с собственным нутром — вот когда удивишься! Смешно? Помнишь частушку? «Ты по цё меня ударил балалайкой по плецю? Я по то тебя ударил — познакомиця хоцю».
— Ну, ин ладно, — согласился я и с автором, от удивления употребив архаизм в тон ему: выскочил из меня нежданно-негаданно ещё и скоморох! И тут же вспомнил, вытащил из глубин уже русской моей действительной памяти забавно воспроизведенный моей мамой запомнившийся ей в её детстве староуральский говор одной старушки, впустую съездившей в Москву в конце социалистических тридцатых сталинских годов из своей деревни, ныне обезлюдившей и вымирающей. Старушка обижалась на жителей соседней тогда Песчанки, позже, со времени резвого на необдуманное действие Хрущёва исчезнувшей вместе с другими «неперспективными» сёлами и деревнями с карты соседнего края, как будто никогда не жили здесь русские люди:
— «Ак поцё ино в Песцянке наср…ли, цё в Москве мануфактуры много?»
— Я понимаю, мама, что говор её этот староуральский на самом деле ещё древнее, он староновгородский, это в Господине Великом Новгороде, да и в Новгороде-Северском, откуда знаменитый князь Игорь поднялся в набег на половцев, тоже разговаривали, «цёкая»: у них издавна, наверное, с Киевской Руси было «тако нарецие». А вот что означает это странное слово «ино» с ударением на второй гласной? Откуда пришло оно?
Мама этого не знала. И только сейчас, у старинного зеркала, я, не филолог и не языковед, которые почти с пеленок знают об этом слове и о других словах всё досконально, понял интуитивно, что «ино» — простонародная форма ещё более древнего, чем древнерусское, междометия «ин». Ещё через несколько лет нашёл случайно: «ин» — это «тогда», — ах, как просто!
Не все из нынешней российской молодёжи смогли бы понять, о чём поведала уральская старушка. Светлая тебе память, безвестная уральская женщина… Ныне через мамино воспоминание во мне живы твои отзвучавшие задолго до моего рождения простонародные нетленные русские слова. Спасибо тебе за них. И маме моей — за то, что она моя мама, что на десятом десятке своих лет сохранила такую прекрасную память, а в сокровищнице памяти сберегла древнюю русскую речь.
С некоторым удивлением я понял вдруг, что внутри меня, как оказалось, пребывает превеликое множество авторов! Все они теснятся, толкаются, отпихивают один другого, вовсе не стремятся выстроиться в организованную очередь в затылок друг другу, чтобы завладеть моим вниманием хоть в каком-то подобии порядка. Каждому из них есть что рассказать, и они перебивают друг друга, причем, их, в отличие от меня, не заботят ни фабула, ни цельность, ни образность, ни смысловое единство повествуемого. Расскажут, каждый своё о своём герое, и от меня отделяются, сразу уходят с чувством выпитого долга и вполне потому довольные. И совсем не каждый из авторов набивается непосредственно в герои произведения. Они тоже полагают, что в качестве повествователей Бориса и Акико достаточно? «Достаточи-но», — как Борису когда-то произнесёт это слово Акико. Я-то в подобной достаточности численности героев нимало не убеждён. Придется мне существенно поправить этих моих авторов! Но я отвлёкся:
«Да ну их всех, и конкурирующих авторов и героев! Любовь любовью к героям, а всё же никто из них за меня дров не принесёт, да и не накормит. Протоплю-ка хотя бы остывшую «голландку» сам, — решил, наконец, я, отходя от старинного зеркала, волшебно посодействовавшего снятию старой информации «из воздуха», из живущей ауры более чем столетнего дома со стенами из толстых сосен; в наше время деревья всё чаще срубают раньше, чем те успевают дорасти до таких солидных диаметров. — Простую яичницу с беконом по-американски и оставшийся в банке демократичный растворимый кофе «Нескафе» приготовлю на электроплитке, русская печь со встроенной плитой мощная, но слишком тихоходная. Хоть печь, в самый раз, пожалуй, сгодилась бы для сказочного лежебоки-мечтателя Емели, который не спешил трудиться, как нынешний высокопоставленный чиновник, и либо выжидал, на авось, пока всё не исполнится само собой или вообще отпадёт нужда, либо запускал в действие подчинённое ему волшебством «щучье веление». Такая печь не для чашки кофе, а для моего комфорта, для благословенного и благотворящего тепла. И когда, подкрепившись, скажу сам себе, не знаю, о ком: «И понеслась душа его дальше в рай, да всё по кочкам», где-то слышал и такое выражение, тогда и продолжу работу».
Всё так и произошло, и я работал всё утро, и день, и вечер допоздна, пока ещё видел до темноты, забывшись и не зажигая света. «Пахал» и весь второй день, то есть оба выходных, очень увлечённо. Не помню, что
