– Былинский! – встает он и вскидывает руку.

Быль, который сидит в углу зала над какой-то разноцветной газетой, вздрагивает от этого крика, но даже не поднимает голову.

– Видишь, не с кем говорить, разговариваю с сучьем всяким, – говорит Гжесь.

– У нас тоже непросто, – протягивает Ярецкий. Немного не понимает, что сказать. Мы смотрим друг на друга, но нам совершенно не о чем болтать.

– Завод? – спрашивает Гжесь.

– Скорее, строительная контора, всякие работы, – отвечает Ярецкий, разговор о себе его явно мучит.

– Пойдем уже, – Чокнутый хватает Ярецкого за куртку, но тот не реагирует, стоит неподвижно. Словно между ними велся некий другой, неслышный разговор, который все еще не закончился. Я выпиваю следующую стопку, прошу еще одну.

– Я думал, мы помирились, – Гжесь останавливает Чокнутого, хватая того за плечо.

– А мы помирились? – спрашивает Чокнутый.

– Да, ты извинился передо мной за все и сказал, что больше не будешь, – смеется Гжесь, его собственные слова настолько его веселят, что он даже слегка заплевывается.

Чокнутый смотрит на него как на дерьмо, которое поперло из сральника.

– Приходи, брат, – говорит он Ярецкому и уходит в другой конец бара. Непрерывно смотрит на нас.

Что-то висит в воздухе, что-то, чего не было раньше, чего я раньше не чувствовал, как множество кусочков стекловаты, которые лезут теперь в глаза и уши, под одежду; свербят и колют, резкая аллергическая реакция. Я непроизвольно начинаю почесываться.

И снова это чувство. Еще сильнее. Провода по всему телу, идущий по ним ток. Словно бы кто-то стоял и развлекался ими, я машинально привстаю на цыпочки, выгибаю спину. Словно огромная рука взяла меня двумя пальцами за шкирку, как котенка, и легонько приподняла.

– У тебя все нормально? – спрашиваю я Каську, когда та ставит следующую рюмку.

– Нормально, а что? – роняет она, словно бы чуть обиженно.

– Еще раз прошу прощения за магазин, – говорю я.

– Ничего не случилось, ну что ты, не за что извиняться, – отвечает она еще более холодным тоном, и я вдруг понимаю, что ей не хочется говорить со мной не потому, что она обижена. Все эти знаки, все эти подмигивания. Тайные сигналы. Да, она прекрасно знает, что тут происходит. Молчит, так как не хочет помешать тому, что должно случиться.

– Строительная контора, говоришь. Это хорошо. С женой приехал? – спрашивает Гжесь, а Ярецкий медленно уступает его сердечности, что-то в его теле расслабляется, он кладет руку на стойку между мной и Гжесем.

– С женой, – кивает Ярецкий. – И ребенком.

– Ребенком. У меня тоже есть дети. Вернее – были. Суки пришли ночью и их украли, – говоря это, Гжесь чуть повышает голос.

– Слушай, бывает плохо, бывает хорошо, что тут поделаешь? – говорит Ярецкий. Каська подает ему пиво. Он отпивает глоток, прижимает кружку к телу.

Все во мне свербит, мне кажется, мое тело увеличивает объем, именно чтобы все чесалось еще сильнее; я бы охотно стер себе всю кожу пемзой, жестяной щеточкой. К тому же внутри меня становится так горячо, словно кто-то резко повернул ручки регулятора тепла в кондиционере на максимум.

Хребет выгибается дугой, я машинально опираюсь о бар.

– «Машина резко повернула…» – начинает напевать Гжесь, тихо и неуверенно. Ярецкий притворяется, что не слышит. Гжесь продолжает напевать эту фразу по кругу, опирается о стойку, вынимает пиво из его руки, отпивает половину, отдает ему. Ярецкий не реагирует. Наклоняется так, чтобы видеть Чокнутого, который стоит по другую сторону бара.

– «Машина резко повернула, хоть были выключены фары!» – поет Гжесь, теперь куда громче, песня летит по воздуху, льется через клуб, все поворачиваются в его сторону, кроме Каськи, та смотрит в стену, повернувшись ко мне спиной, неподвижно, наверняка наливает кому-то пиво.

– Ага, помню, – говорит Ярецкий затем, видимо, чтобы хоть как-то отреагировать.

– Не получилось у вас, да? Хреново у вас все получилось! – кричит Гжесь.

Чокнутый делает шаг в нашем направлении.

– Ты, Гжесь, не помнишь, ты молокососом ебаным был! – кричит Чокнутый в ответ.

Ярецкий наклоняется к нему. На его лице – полное отсутствие. Жизнь вытекла из этого чувака и куда-то ушла, даже не оглянувшись.

– Это было очень давно и неправда, брат, – говорит Ярецкий.

– Ну да, давно, а что сейчас? – спрашивает Гжесь.

– И это ничего не значит, просто такая, блин, молодость, да, – тихо говорит Ярецкий, хрипло, словно закурил после того, как пробежал марафон.

– А что сейчас?! – кричит Гжесь и сам же отвечает на заданный вопрос: – А сейчас, Яречек, ты – в строительной конторе, в которой даже страховку от несчастного случая не получил, и у тебя дитенок, который постоянно орет, орет так, что ты б его переебал, а еще у тебя жена, которая выглядит как твоя собственная мать, сука, брат, а когда-то мы были молодыми и красивыми, а что сейчас? Ну, скажи, что сейчас?

Ярецкий молчит. Зато Чокнутый все же идет поперек бара и кричит Гжесю:

– Вали отсюда!

– Не говори так с ним, – бросаю я Чокнутому. Только тогда Каська поворачивается ко мне.

– Сколько раз тебя отсюда нужно выбросить? Ну сколько, сука? – Чокнутый подбегает, хватает Гжеся за куртку, начинает встряхивать. Тот смеется.

Гжесь смотрит на Ярецкого. Улыбается. Ярецкий стоит в странном напряжении, со стиснутыми губами, словно у него вдруг разболелись все кости. Гжесь хочет хлопнуть его по плечу, но Чокнутый подбивает ему руку, это выглядит, скорее, глупо, чем агрессивно, словно они играют в «цапки». Брат машет рукой.

– Помнишь, что я тебе сказал под костелом? – спрашивает Чокнутого. – Помнишь?

– Так сделай это сейчас, – говорит Чокнутый. – Ну, давай, сука.

– Тебя Кальт перехуярит, – отвечает Гжесь, разворачивается и выходит. К выходу он идет неторопливо и неровно, то и дело теряя равновесие, словно бы совершенно пьян.

– Следи за ним, если уж ты здесь власть! – кричит Чокнутый. Кажется, это он мне. Я оборачиваюсь. Чокнутый стоит посредине зала, расставив ноги, целя в меня пальцами, словно из невидимого револьвера. В его фигуре есть что-то настолько глупое, что я начинаю смеяться.

– Не поворачивайся и не отвечай! – кричит Гжесь и спускается по лестнице. Я иду следом. По лестнице он спускается нормально, быстро, почти бежит к машине.

Бьет ладонями по рулю, словно вдохнул наркоты. Смотрит в окно на «Андеграунд».

Потом молча заводит машину.

– Ты так хочешь все исправить? Что это было вообще? – спрашиваю я.

Пока он ведет – молчит. Ковыряет в носу, плющит пальцами то, что выковырял, сощелкивает на пол. Снова включает кассету. Музыка тихая и визгливая. У меня все так же все внутри свербит, вот только из жара я опрокинулся в холод, чувствую, как у меня стягивается кожа, как трескаются глаза, вот-вот начну щелкать зубами.