Открылась высокая рубленая стена, прихваченная местами огнём. Позади, соображала Федька, остались Казацкая и Ямская слободы. По левую руку, примыкая к городу, тянулась Стрелецкая, дальше, закрытая жёлтым и серым заревом, должна быть Чулкова, а за ней Павшинская, где на внешней, окружающей посад стене злополучный куцерь.

Шагов сто влево различался мост через ров; из Воскресенских ворот по мосту, единственному на протяжении версты, из охваченного пожаром города на охваченный пожаром посад густо валил народ.

Задыхаясь, Федька решилась перейти на шаг, поправила пистолет, который чудом не выпал до сих пор из-за пояса, потом догадалась взять пистолет в руку, поправила на бедре кошель и после нескольких судорожных вздохов пустилась опять бежать.

Сумятица перед мостом сильно смущала Федьку: в то время как одни поспешно покидали город, где пекло пятки, другие с воплями «отрезало! горим!» и «пропали!» стремились навстречу, и тут мешались между собой.

Подбегая, слышала Федька жуткий вопль, что Фроловская слобода провалилась — в бездну! И город туда клонится, в огонь! И кричал человек, что трещина прошла по самый собор, видел он собственными глазами, как надломилась земля.

Истошный женский визг встречал эти безумные речи.

— Конец свету! Последний час наш пришёл! Светопреставление! — голосили потерявшие голову люди.

Чёрная муть опускалась, накрывая посад, спасаться было, кажется, негде. Федька наблюдала, как поток гари в считанные мгновения унёс из виду Чулкову слободу и Стрелецкую — главки церквей заколебались и перестали существовать, как растворились. А там, откуда прорвалась Федька, сзади, всё покрывала мгла, которую озаряло неверным светом; похожие на молнии, но широкие полыхающие полосы катились через эту ночь. Сыпался тяжёлый пепел.

— Смерть наша! — От исступлённого воя дрожь пробирала сердце.

Десятки, сотни людей толкались на пустыре в бессмысленном коловращении. Кричали, что посад горит, и что загорелась степь, и что леса горят, мир погрузился в огонь, пылали города по Украине и занялась Москва! Ещё кричали, что нерусские люди всё подожгли, и слышался в ответ безумный вопль, что бога нет! Нет, нет, и никогда не было никакого! И всё перебивал пронзительной высоты призыв молиться. На колени! Никто никого не слушал. И так безнадёжно, страшно кричали дети, пищали и плакали, что сердце становилось от боли. И Федька сама, чувствуя тяжесть в ногах, не находила сил бежать. Мелко дрожащий, несносный вопль, что сотрясал толпу, лишал остатков разума, разлагал душу и расслаблял тело. Нужно было овладеть собой, чтобы не поддаться гибельной сумятице, сохранить память об изначальном толчке и побуждении, которые бросили Федьку прорываться через огонь.

— Составом солнечным мазали! — с ненавистью брызгала слюной жирная трясущаяся женщина. — От солнца загорается, как помажут. Сразу повсюду вспыхнуло — от солнца! — Она захлёбывалась, горло издавало рыдающие звуки.

Среди мятущихся людей мелькал голый человек в цепях — Алексей. Юродивый взывал молиться, на колени! Не удавалось ему остановить толчею криком — с ног сшибал, хватал за руки и швырял наземь. Поставил он к молитве одного, другого и тогда вдруг, как ветром обвалило, рухнули все.

— Царствия небесного лишение! Бич божий! — сорванным голосом вопил юродивый. — В бесконечные века муки! Кровь Христа-спасителя, излиянная на кресте! Бога оставили живого, бога истинного! Души спасайте, души! Души горят, не тела!

Торопливо перекрестившись, Федька отступала, не было здесь прохода. Десятки, сотни людей, окутанные горьким, стесняющим дыхание туманом, стояли вразнобой на коленях, слышались исступлённые рыдания.

— Волшебствам поддались! Чарованиям! Обаяниям колдовским! Сатаниновы слуги!

Молящиеся перекрывали путь по пустырю вокруг города, самый безопасный и, вероятно, единственно возможный; что-то мешало Федьке пройти между стоящими на коленях людьми. Растерянно озираясь, она подалась было назад и сообразила — в ров!

При больших пожарах во рвах, оврагах, в ледниках и погребах находят множество задохнувшегося народа, потому что низкое место — последнее пристанище потерявших надежду людей.

Обложенный по откосам липовым пластьем ров — и здесь дерево! — шёл полукольцом вдоль всей городской стены от берега реки и до берега. Федька глянула, и стало ясно, что надо было лезть сюда сразу, не тратя времени. Она прыгнула, съехала вниз и удержалась на ногах, судорожно взмахнув руками. Здесь можно было бы крепко разбиться.

Впереди шевелился свалившийся с моста человек. Федька не остановилась: голова разбита, в крови, некогда было разбирать, что с ним.

Проскочив под мостом, она оглянулась — люди сыпались вслед за ней в ров: сквозной зев башни дохнул пламенем, комом прокатился по настилу тускло искрящийся сгусток мглы и смёл коленопреклонённые тени — люди падали, закрывая голову, прыгали через перила в ров, бежали на пустырь. Это был миг, когда рухнуло обретённое в молитве единство. Не имея больше слов, Алексей пошёл на огонь, у взвоза на опустевший мост он раскинул крестом руки, будто хотел преградить собой волну пламени.

Таково и было его намерение.

— Боже! Останови пожар! — вскричал он. В законе твоём воля моя, господи! Молю тебя, останови!

Худые руки, что жерди; он стоял, невыносимо голый и беззащитный против пасти ворот, откуда прорывались временами жёлтые языки, жаром дышала башня. Новый вихрь опалил — Алексей съёжился, склонил голову, размытый жаркой мглой, он таял.

Дыхание пресеклось, губы обожжены, казалось ему — криком взывал, тогда как шептал горячечно.

— Господи, Исусе Христе, сыне божий, верую, господи! В единого бога отца вседержителя верую!.. Нас ради человек и за наше спасение сошедшего с небес... и распята, верую... господи!

Неимоверным напряжением воли он распрямил члены, разогнулся, подставляя огню опалённую грудь и лицо, мгновение, мгновение оставалось ему, чтобы упасть или встретить чудо.

— Чуда! Господи! Чуда! — рыдала за его спиной толпа, всхлипы, крик, вой. — Прости, господи! Чуда! Даруй, господи! Яви, господи! Милость, милость! Прощения, господи, чуда!

— Верую! — билась в беспамятстве жара обнажённая воля. — И паки грядуща со славою судити... его же царствию... верую... — Согнулся Алексей и вздёрнулся, стал, как неподвижный во веки...

От нестерпимой муки, от жара помрачилось сознание, расслабились колени — упал, загремел цепями.

И не назад упал, не на спину — вперёд. Как истинный боец — всё равно вперёд! Мгновение — обожжённое, дрожащее умопомрачающим страданием тело охватил и пожрал вихрь. Загудела огненная пасть, в ужасе распалась и рассыпалась толпа, люди не видели и не слышали друг друга, сталкиваясь в беспорядочных метаниях.

Федька помчалась что