— Вот как с телом этим разберёшься, так и приходи. Я тебя так поцелую-у-у…

От такого её обещания у меня словно крылышки за спиной проросли. Эх, любо, братцы! Да неужто я с загадкой этой курьерской не разберусь, когда меня такие губы сахарные наградою праздничной ожидают?! Опять же и дядя, как ни крути, а на мои эполеты это дело повесит…

— Эй, конь педальный, — холодно остановил меня на пороге Катенькин голосок. — А кто отсюда труп унесёт? Нет, я, конечно, могу за забор выкинуть, наши его вмиг обглодают, но тебе вроде как улика нужна была. Что дяде-то представишь, мм?

Я хлопнул себя по лбу — и правда, не оставлять же здесь убитого человека! По нему расследование произвести должно, а потом и похоронить по христианскому обряду. А в Оборотном городе его оставлять никак нельзя, для местных — это не геройски погибший офицер, а свежее мясо.

Когда я выходил из ворот с трупом курьера на спине, Катенька ободряюще махала мне в окошко и даже послала воздушный поцелуйчик. А потом ворота захлопнулись и…

Ну то есть не сразу, а где-то через минуту-другую ко мне под папаху вдруг забрела робкая мысль: а далеко ли я уйду с мёртвым телом? Собственно, отвечать на этот вопрос как-то не очень-то и хотелось. Уже потому, что скучно, банально и предсказуемо — недалеко, и к гадалке не ходи! Можно, конечно, попробовать прошмыгнуть переулками, ни на кого не нарвавшись, но это вряд ли. Город живёт шумно и активно, так чтобы совсем никого не встретить — нонсенс, но других вариантов тоже нет. Пойду, что делать, хуже не будет…

— Да, блин, вспомнила! — внезапно проснулись львиные головы, громогласно оповещая все улицы. — Хорунжий Илья Иловайский несёт труп бесчестно убитого офицера к себе домой! Препятствий ему не чинить! Никаких! Узнаю — начну зверствовать! А может, и не начну, чёй-то у меня сегодня настроение романтическое… Налью-ка ещё мартини. «И твои изумрудные брови колосятся под знаком луны-ы…» Какая хрень, кто бы послушал? А что, я микрофон не отключила? Упс…

Я, кажется, говорил, что «хуже некуда»? Поздравьте меня. Только что всё изменилось. Если мир не перевернулся и Оборотный город не сменил ориентацию, всем составом переметнувшись в противоестественное вегетарианство, то меньше чем через пять минут… две минуты… ну вот…

— Глянь-кась, честные граждане, живой хорунжий с мёртвым телом на плечах удрать пытается. А ить какой наивкуснейший бутерброд так чудесно самообразовался!

Я с тоской уставился на четвёрку незнакомых вурдалаков, радостно направляющихся ко мне с соседней улицы. Добежать до хозяйских ворот с покойником на горбу никак не успею. А бросить курьера нельзя…

— Отрезай его от дворца, братцы! Ужо откушаем, раз само в зубы идёт! Грех такую вкуснятину упускать, а ежели Хозяйка сердиться вздумает, так можно её казачка и не есть, а тока пооблизывать, так ить?

Навстречу упырям бодро выдвинулись три абсолютно голые ведьмочки. При любом взгляде, хоть человеческом, хоть волшебном, молоды, хороши и не обременены одёжею. И что я скажу Катеньке, коли они меня и впрямь облизывать станут?

И тут я боковым зрением углядел две знакомые фигуры, пытающиеся незамеченными прошмыгнуть через площадь…

— Моня! Шлёма! Приятели драгоценные! А ну стоять, куда по лету лыжи навострили?!

Двое распрекрасных добрых молодцев, кровь с молоком, аршин в плечах, кудри русы, глаза сини, застыли на полушаге, задрав левую ногу и понимая, что убечь-то уже и не выйдет…

— Да вижу я вас, вижу, упыри-патриоты! Двигай сюда, вона покойником свежим Хозяйка одарила, а мне его в одиночку волочить — тока живот надорвать. Не поможете ли, за свою долю?

Я знал, что предложить. В единый миг двое лысых упырей самой неброской внешности, верных дружбе и аппетиту, закрыли меня с курьером от всех прочих посягательств.

— Ну чё, народ? Чё рты-то пораззявили? Али не видите, что хорунжий друганов своих верных угощением побаловать сподобился, — явно подражая церковной манере речи отца Григория, начал орать Шлёма, он вообще у нас любитель глотку драть. — Вот и отвалите отсель! Нам и троим мало.

— А поделиться по-джентльменски? — жалобно взвыли ведьмы.

— Джентльмены — это в Англии, — значимо напомнил интеллигентный Моня. — Так мы тут, в России, иноземщину не приветствуем.

— Ну хучь пальцев на бульон поотрубайте, жадины! А мы вам за это покажем кой-чего…

— Чё вы нам показать могёте? Чего б мы уже не видали? — резонно отмёл последнюю надежду голых девиц хамоватый упырь. — А ты, казачок, тоже давай не искушай бедных баб без нужды. Волокём трупяка к нам до хаты, там и разделаем.

Я кивнул. Сейчас главное с открытой площади убраться, а с этими двумя комиками уж как-нибудь столкуемся, не в первый раз. Хотя чётко продуманного плана у меня, как всегда, не было, однако же бог не выдаст, свинья не съест, выкручусь уж небось. Мы повернули за Хозяйкин дворец и через квартал свернули налево, потом ещё квартал. Я уже весь взмок, таскать на горбу мёртвое тело не удовольствие ни в коем разе. Моню и Шлёму о помощи не попросишь, эти двое ещё отгрызут чего у царского курьера, а он мне целиком нужен. Принесу хоть чуток обглоданного, меня в полку не поймут, скажут, совсем атаманов племянничек с ума съехал. И ведь на голод не спишешь, кормят у нас хорошо.

— Отвали, собаки горбатые! — рявкал Шлёма, делая страшные глаза каждому, кто только попадался нам по дороге. — Это наш хорунжий, и только нам, по доброй воле, свежее мясо несёт! Делёжке не подлежащее, на халяву не раздаваемое, а за деньги и у Павлушечки требуху зелёную купите. Пошли вон и не сметь тут даже принюхиваться!

Более тихий и интеллигентный Моня ни на кого голос не повышал, но двух стареньких бабок-кровососок пнул в тыл коленом без малейшего пиетету и извинений. А с одним колдуном, набежавшим на запах курьера, сцепился столь отчаянно, что выдрал ему полбороды. Я даже разрешил вытащить из-за голенища свою нагайку во временное пользование, и счастливый упырь оторвался на всю катушку, уже сам задиристым петухом кидаясь на каждого встречного-поперечного. Честно говоря, я даже побоялся на миг, что с таким пылом он об чужие спины мне всю плеть измочалит, но мы вроде уж пришли.

— Заходи, Иловайский, гостем будешь! — Шлёмка приветливо распахнул передо мной железную дверь в подвал разваливающегося кирпичного дома. — Сразу предупреждаю, едят у нас в левом углу, а гадют в