— То есть, если мы не справимся, откажемся, подведем, помешаем, — спокойно и хрипло проговорил образовавшийся в дверном проеме Рамазанов, — От нас избавятся, так?

— Понятия не имею, — честно ответил я, — Мне всё равно. Есть задание, его надо выполнить. Обеспечение вашей лояльности забота не моя, а вашего же здравого смысла. Если вы все, согласившись на сделку, не сможете придерживаться её условий, то о какой жизни в обществе можно говорить?

— Разумно, очень разумно, — после недолгого молчания заявил башкир, — Ты, Изотов, исполнитель, но ты не наш исполнитель. Значит, наш — кто-то другой. Этот Паша? Или его подруги?

— Или кто-то из вас, — пожал я плечами, — Или кто-то невидимый. Говорю же, мне самому интересно. А моим уверением, что Паша обычный гражданский, а его девочки так вообще припевочки… вы все равно не поверите.

— Мне нужно подумать! — резко сорвалась с места Акрида, едва не снеся успевшего посторониться Слона.

— Всем нам нужно подумать… — зевнул я, — Над своим поведением.

— Цели еще возле Питера есть? — осведомился бывший солдат, собирающийся тоже засмолить.

— Есть, но с ними я справлюсь сам.

— Причина?

— Они просто люди… решившие посетить концерт.

Признаться, этот мрачный разговор отлично разогнал оторопь перед размахом, с каким Никольское готовилось дать старт юлькиному турне. Когда начал подъезжать народ, так я вообще офигел, прекратив даже недовольно ворочаться в новом костюме с гадким галстуком. Зрелище внушало. Школота, пионерия, комсомолия, студентота — автобусами! Очередь автобусов за горизонт! Частники с квадратными глазами, в мыле, привозящие битком набитые машины, в которых людей просто как сельди в бочке! Вон того грузина я уже пятый раз вижу, он, зараза такая, в объезд идёт, скидывая пассажиров аж за квартал!

Море, просто море людей!

Закрыв дверь в свою временную квартиру на замок, я извлек из-под кровати чемодан с ноутбуком. Запустив машинку, ввел пароль, дождался, пока загрузится система, а затем активировал программу, отслеживающую перемещение одного конкретного автомобиля. Запомнив, где он стоит, я вновь высунул жало в окно, фиксируя визуально 412-ый «москвич», мощно зажатый со всей сторон целой прорвой брошенных машин. Отлично. Рано приехали, ценители. Мне на руку.

Вскоре нас собрала та самая Леночка, любящая водить языком у ануса товарища Корно, после чего началось героическое проталкивание сквозь сотни людей к кулисам сцены. Вообще это надо было выполнить давно, но, как всегда, в России нет то говна, то лопаты. Не слишком пылающие позитивными эмоциями по отношению к нам организаторы банально забыли, что в программе есть такое дополнение. И теперь, ведомые отчаянно пыхтящей Леночкой, мы шли в народ, как в море корабли.

И даже пришли.

Теснота, обида, летняя духота, запах пота и духов, толпящиеся злые люди, начальственное рычание дядек и тётек. Целый ряд трехлитровых банок с водой, в которые опущены вечно работающие кипятильники. Тут пьют кофе и курят, тут злятся и нервничают. Пихают всех и каждого, кроме тех, кому на сцену или перед ней, в оркестровую яму. Эти люди — святые и неприкасаемые, даже поддатый барабанщик, отпаивающийся какой-то бурдой. Над ним уже стоит наша бывшая провожатая и имеет ему мозг или его заменитель. Барабанщику пофигу.

Всё это темное, тесное, скученное и потное освещено никем иным, как Палатенцом. Юльке тоже плевать с высоты на всю эту суету, она весело трепется с улетевшими к ней узбекскими феечками. От такого зрелища то и дело кто-то застывает с задранной головой и получает тычок от тех, кто не может пробежать мимо. Слон берет курс на барабанщика, за ним тащатся художник и писательница. Вручаю Паше вяло брыкающуюся Треску и указываю пальцем в ту же сторону. Мол, валите туда и будьте у всех на виду.

Дальше — почти два часа ожидания. Много? Конечно, но учитывая, как тут все из говна и палок, большего ожидать не приходится. Нам тут хорошо, можно хотя бы сесть, покурить, намутить себе кислой и едкой отравы, которую техники хлебают как простую водичку, но называют «кофе». Можно даже подсуетиться к одному из пожилых и бывалых, только что распечатавшему бумажную пачку грузинского чая, от чего и стать владельцем стакана жидкости, исходящего незабвенным духом веника.

Что сказать? Не о такой первой встрече с нормальными советскими гражданами я думал!

Ну вот, дело доходит и до нас. Леночка налетает как ураган, строит всех в ряд, придирчиво оценивает костюмы и степень вменяемости, выдаёт очень понятные и легкие ценные указания, настрого запрещает бухать «пока не выйдем!» и… уносится вдаль, вновь к барабанщику, который подозрительно себя лапает. Девушка успевает первой, выдирает у него плоскую бутылку, а затем, выдав совсем нешуточного леща, призывает одного из молодых техников контролировать этого «забулдыгу». Суета постепенно умирает, Юлька спускается с небес и…

…выходит на сцену. Только в тот момент я понимаю, что кто-то уже давно с самой сцены орёт в толпу нечто праздничное и торжественное, потому что это ор, шум и прочий звук, всё это выключается как по волшебству, когда Окалина-младшая и её оркестр начинают давать жару.

Юлька пела. Хорошо пела, можно сказать, почти идеально на мой непритязательный вкус. Наверное, даже очень хорошо, потому что за кулисами почти все превратились в слушателей. Нельзя сказать, что женщины, мужчины и прочие дети из обслуживающего сцену персонала стояли завороженные, но они определенно получали немалое удовольствие, как и моя команда. А я — нет.

Этому были две причины. Во-первых, и основных, я ни разу не слышал, чтобы Палатенцо пела дома. Конечно, её никто не просил, понимание имели, но даже после обретения эмоций Юля петь и не думала. Она не напевала, не бубнила, ни разу ничего не писала и не сочиняла. Я, как проживший с ней немалое время, это знал, поэтому в пении своей подруги сейчас видел лишь профессионально исполняемую работу. А во-вторых… я прекрасно помнил, что Окалина-младшая натворила со своей психикой, когда Кладышева попыталась ей оказать помощь. Эти с душой и огоньком исполняемые песни, после каждой из которых раздаются мощные овации и одобрительные свисты — это работа виртуальной личности, созданной Юлькой именно для общения с людьми. Для понимания.

Призрак не испытывает усталости, душевных подъёмов или провалов, ему не нужны перерывы. Он идеальный исполнитель. Сейчас Юля была даже большим, чем просто исполнитель — она понимала реакции своих слушателей, выбирала песни, заставляя того же Корно то и дело хвататься за голову, но реакция собравшихся питерцев неизменно показывала, что они в восторге. Это и вызывало у меня опаску. От настоящей Юльки никто не знает, чего ждать. А поговорить с девушкой у меня времени банально не было, она слишком уж… соскучилась⁈

— Слышь… — меня в бок тихонько пихнул Салиновский, — Вить. Это… а как оно… с призраком?

— Ты о чем? — прекрасно понявший блондина я тут же притворился веником.

— Ну… — сделал сложное и некрасивое лицо Паша, — Ну ты понял…

— Не понял, — сделал хитрую морду я, за что тут же бы пхнут в бок локтем под бурчание, что Паша всё знает. Что именно? Ну, то, что некая Цао Сюин, презрев простую человеческую этику и нежные пашины чувства, показывала всем и каждому записи, как они втроем…

Бррр, я поёжился, вспомнив, за что был ударен вторично краснеющим блондином.

— Слегка похоже на ваши приколы с телекинезом, — наконец, родил я, — Но есть нюансы…

Действительно, есть. Секс с призраком вообще один сплошной нюанс по двум причинам — у него нет веса и плавающая плотность тела, зависящая от настроения, состояния и стадии в достижении оргазма. Хотя нет, не так. Нет ни инерции, ни веса, ни стыда, ни совести, ни комплексов…

— В общем, представь себе стену, напавшую на отбойный молоток! — изобрел я новую аналогию, а затем, похлопав остолбеневшего от моих откровений Пашу по плечу, пошёл поближе к сцене. Мне хотелось посмотреть на людей, а если уж быть честным — забыть то, о чем только что думал. Не сочтите ханжой, просто рамки половых сношений у неосапиантов намного… намного… намного шире, чем я видел раньше, в другой жизни, в Интернете. Мы банально больше можем и хотим.

Знаю я одну прекрасную добрую девочку, мы называем её Викусик. Невинная, ласковая, доверчивая, трехметровая.