Хозяин моей-немоей квартиры за день до сбора денег написал, что придёт в 13:00. Ночью я не могла найти удобное положение для верхней части туловища, ориентированной на подушку. Я вращалась, и мысли вращались в противоположную от моего тела сторону. От этого разнодвижения не получалось заснуть. А ещё всё время хотелось в туалет. Я сходила туда восемь раз за ночь. Чувствовалось, будто у меня не получается полностью освободить мочевой пузырь. Злилась, моя серая туалетная бумага заканчивалась. Я отключила смартфонный будильник, когда он прозвенел в 10:00. И проснулась в 12:25. Забегала, чтобы быстро умыться, одеться, причесаться. Внизу живота тянуло, но не болело. Было странно, но не сильно неприятно. Я решила не отвлекаться от главной задачи сегодня, игнорировать своё тело. Даже если у меня появились в нём проблемы, решила я, завтра всё равно с ними доразберусь. В поликлинику же иду. Я расчёсывалась в ванной у зеркала и ощутила, как что-то лезет и течёт из меня. У меня бывало такое во время месячных, отделялись и выпадали целые сгустки. Я решила продолжить не обращать внимания. Я расчёсывалась. Собирать волосы не получалось: они распадались, рушились на шею, плечи, грызлись лилипутскими зубами, застревали в расчёске и на пальцах чёрной шерстью, сыпались на кафель. Между ног зачесалось, я заёрзала внутренними частями бёдер. Наконец, насобирала волосы в кривоватый хвост. Стянула джинсы и села на унитаз. Крови не было на трусах, я их впервые надела за много дней. Что-то из меня вылезало и будто даже вылезло. Я провела серой туалетной бумажкой, словно из пыли спрессованной. Ничего не было, кроме прозрачной, тягучей слизи. Поднялась, и будто что-то отвалилось от меня. Я натянула джинсы, обернулась. На кольце унитаза лежала мясноватого цвета свёрнутая бумажка. Я подумала, что всё-таки кровлю, а это застрявший во мне и отпавший при вставании кусок туалетной бумаги. В унитазе валялся такой же красноватый ошмёток. Я чуть оторвала от рулона, в воздухе взорвалось пыльное облако. Серой бумажкой потянулась к красноватой, чтобы спихнуть её в толчок, и вдруг разглядела на ней что-то вроде букв и узора. Я взяла через серую бумажку красную. На ней был нарисован человек с кудрявыми бакенбардами в позе завоевателя. Я задумалась. Бумажка свернулась гармошкой. Я отложила кусок туалетной – всё же надо экономить – и развернула красную, взяв уже просто пальцами. Мятая пятитысячная купюра, обтянутая нитями прозрачной тягучей слизи. В унитазе, наполовину погрузившись в воду, завалившись на фаянсовую стенку, лежала такая же мятая пятитысячная. Я почувствовала снова лазенье из меня, не больное, но неспокойное, щекочущее, кинула бумажку в раковину, присняла джинсы, трусы, раздвинула ноги и вытащила рукой сначала одну, потом вторую, потом слипшиеся вместе сразу третью и четвёртую, потом пятую мясного цвета бумажки. Все они были обтянуты, обволочены паутиной прозрачных и полупрозрачных выделений. Я бросила их в раковину. Между ног снова защекотало, полезло, я запихнула в себя пальцы и прямо изнутри себя вытащила ещё одну купюру.

Я смотрела на них, сгормошенных в трубочки-полосочки, как сложенные фантики в детстве. Фантиками этими можно было расплачиваться в нашем детском мире. Купить пирожное из песка, шапочку на пупса-младенца, купальник для дешёвой куклы-с-грудью-типа-Барби. Непонятно, что со мной происходит. Я посчитала – 35 тысяч. Считая унитазную – 40. Вдруг пропищал домофон – это означало: хозяин моей-не моей квартиры зашёл в подъезд. Я натянула трусы, джинсы. Схватила ручное полотенце, стала вытирать им деньги. Они были не мокрые, скорее сухие и твёрдо-бумажные на удивление, лишь фрагментами измазанные в слизи. Заверещал звонок. Подпрыгивающими руками я принялась выпрямлять купюры, растирая каждую о бортик раковины. Очень боялась, что какая-нибудь из них порвётся. Звонок вопил. Я решила, что прямее не будет. Собрала всё ещё мятоватые купюры вместе. Выбежала, нашла зажатую среди книг пачку новых конвертов, сложила в один деньги. Звонок истерил. По дороге в коридор я сунулась в ванную и опустила на унитаз крышку.

Открыв дверь, вспомнила про маску. Сняла её с крюка вешалки, я встречала в ней курьеров, когда они ко мне ещё приходили. Я произносила извинения, говорила, что была в ванной, не сразу услышала звонок. В руке у меня торчал конверт с деньгами. Я вспомнила, что неплохо включить свет. Хозяин моей-немоей квартиры был малокровен как обычно, маска его интереснее, чем медицинская, – белый респиратор с клапаном влился в хозяйское лицо, стал его органической частью. Я очень боялась, что хозяин попросится в туалет, один раз было такое. Поэтому сразу отдала ему конверт, снова принялась извиняться, что деньги немного мятые и что там на две тысячи меньше, так как банкомат выдал мне такие вот именно купюры, остатки, больше в нём не было. А ближайший к нам, в пятёрочке, не работал. Очевидно, последствия карантина: наличные – редкость, банкоматы поломаны. Я пообещала обязательно додобавить эту пару тысяч в следующую плату или доперевести на карту. Хозяин моей-немоей квартиры, к сожалению, не любил неналичный расчёт, карты, онлайн-переводы. Он сказал хорошо, чуть приоткрыл конверт, сунул туда взгляд, сложил конверт во внутренний карман куртки, попрощался и ушёл.

Я надела жёлтые хозяйственные перчатки, вытащила из унитаза пятитысячную, сполоснула её под краном, посушила феном, погладила утюгом. Банкомат в пятёрочке не работал – предсказала или накаркала. Пришлось идти в дальний, который был врезан в банк, да ещё совсем в другой стороне района, на первом этаже сталинки прямо напротив парка. Я положила деньги на карту. Тут же отправилась в ашан, купила кофе, чай, торт птичье-молоко-с-халвой, сыр, хумус, чиабатту, фарш, филе индейки, картошку, спагетти, йогурт, замороженный шпинат, помидоры, бутылку красного и мягкую упакованную туалетную бумагу. Деньги эти были лишние, то есть свободные, чудесные. Их не страшно оказалось тратить. Мне почему-то вдруг поверилось, что теперь вот точно мне вдруг повезёт: я допереведу всё, что хочу, в этом карантине, найду дело, а не рабствование, начну им зарабатывать, возьму ипотеку или продолжу снимать, но смогу путешествовать. То есть существовать так, как всегда мечталось, но никогда не выходило. Всё же в этом нет ничего необычного, неординарного – просто стандартная московская жизнь. Я потушила филе, поела его с рисом и тёртым сыром. Отрезала небольшой кусок торта. Это всё уже было невероятно, ещё более невероятно, чем деньги из меня самой. Вином и всем остальным я решила себя поддержать после процедуры. Помыла посуду. Поработала. Доела рис и индейку. Торт не отрезала. Снова помыла посуду. Посмотрела серию, потом вторую, легла, заснула сразу и сладко.

Встала по будильнику в 9:00. Приём был назначен на 11:00. Я решила поехать туда и обратно на убере, поэтому можно не торопиться. Выпила кофе, съела йогурт. Встала под воду мыться. Хотелось никуда не идти, не ехать, не раздвигать ноги перед незнакомым человеком, не выслушивать, не выключаться от наркоза в присутствии чужих людей. Хотелось просто стоять вот так, час-два под тёплыми струями душа, ничего не хотеть и не бояться. И вот снова изнутри полезло щекочущее ощущение. Я поставила правую ногу на бортик ванны, вытерла руки от мокроты́ и стала принимать выходящие из меня бумажки, складывать их на стиралку. Купюры теперь шли разные: тысячные, двухтысячные, пятитысячные, пятисотки, двухсотрублёвки, попадались даже сторублёвки. Нога затекла, сделалось холодно, скучно, так я могла не успеть на процедуру. Как только я подумала про неё, деньги полезли из меня чаще и крупнее. Я совсем замёрзла, вытерлась одной рукой, второй всё продолжая принимать деньги, слезла на коврик, напялила халат, сложила скопившиеся в руке сгармошенные купюры и сказала: ну всё, хватит. Вылезла ещё пара пятисоток, и поток вдруг прекратился. Я взглядом оценила разноцветную кучу. Возможно 30, даже 40 тысяч. То есть это следующая аренда. Или нет, сумма на аренду выйдет из меня специально перед явлением хозяина моей-немоей квартиры, а эти деньги я смогу потратить на что-то другое. Я удивилась мысли, что это вот во мне может работать таким образом. Но раз я записана, может, всё же стоит поехать в клинику, чтобы показать себя гинекологу, понять, что именно со мной происходит. Я представила реакцию врача на деньги, лезущие оттуда, и засмеялась. Кухонный термометр, пожизненно выставленный на улицу, показывал +4. В квартире холодно, но теплее улицы. На часах было 10:14. Я набрала клинику, не подходили долго. И вот взял женский голос, раздражённый, будто я отвлекала его от чего-то важного. На фоне плавала стерильная тишина. Припуганная этим голосовым раздражением и отсутствием других звуков, гиперизвиняющимся тоном я сообщила, что хотела-бы-отменить процедуру, и назвала свою фамилию. Регистраторша, возмущаясь видимо, что её из-за такой херни посмели беспокоить, сказала, что запись снята, и голос перешёл в гудки. Я оказалась свободна и вернулась под горячие струи долго под ними стоять. Не знаю, что́ именно счастье, но думаю, оно вот то, что ощутилось мной в душе.